Внимание! Важное сообщение!

Posted January 1st, 2016 at 6:47 pm (UTC+0)
1 comment

Уважаемые читатели и комментаторы

Эта площадка в скором будущем прекратит свое существование. Вместо нее “Голос Америки” начал публикацию видеоблогов http://www.golos-ameriki.ru/section/cohen-video-blog/5584.html

Приглашаем к обсуждениям и дискуссиям.

До новых встреч!

Угрозы для Северного Кавказа: «Имарат» или ИГИЛ?

Posted April 22nd, 2015 at 1:46 pm (UTC+0)
70 comments

19 апреля 2015 года из дагестанского Буйнакска поступила информация о ликвидации
Али Абу-Мухаммада (Алиасхаба) Кебекова. После «нейтрализации» Доку Умарова Кебеков в течение года возглавлял «Имарат Кавказ» (организацию, занесенную в «черные списки» террористических структур не только в России, но и в США).

Джихадистская карьера Кебекова строилась следующим образом. Сначала он считался «верховным шариатским судьей» так называемого дагестанского «вилайята», а затем выдвинулся на первые роли в «Имарате». По различным оценкам, именно он ответственен за убийство в 2012 году видного суфийского деятеля Дагестана – шейха Саида Афанди Чиркейского.

За время своего недолгого лидерства (правда, весьма условного, принимая во внимание сетевой принцип организации «Имарата») Кебеков запомнился двумя сюжетами. Во-первых, в конце июня прошлого года в Интернете появился видеоролик с его заявлением о неприемлемости атак против гражданских лиц, а также причинения вреда их собственности. Кебеков также призывал запретить практику суицидальных атак и использования женщин в вооруженной борьбе. Впрочем, это была не первая «мирная инициатива» «Имарата». В феврале 2012 года нечто подобное предпринимал и предшественник Кебекова – Умаров. К гуманизму, однако, все эти призывы никакого отношения не имели. Достаточно сказать, что в последние три месяца 2012 года (когда умаровский «мораторий» еще действовал, он был отменен в июле 2013 года) от рук террористов погибли 22 человека, представлявших не вооруженные силы, полицию или внутренние войска, а гражданское население.

Говоря об инициативах Умарова и Кебекова, нельзя забывать принципиально важный момент. Ни один лидер диверсионно-террористической структуры не будет признавать наличие в его движении проблем (как внутренних, так и внешних). Речь идет как о ресурсах для осуществления операций, так и о моральной поддержке. «Амир» – не политический аналитик, который признает, что в сегодняшних условиях ему необходимо «залечь на дно», спрятаться и перегруппироваться. Ему важно постоянно напоминать о себе и демонстрировать широкий спектр собственных возможностей.

Отсюда следует, во-вторых. К концу прошлого года «Имарат», который до этого считался террористической структурой номер один на Северном Кавказе, столкнулся с новым вызовом. Речь в данном случае идет не о жестком давлении со стороны государства (к слову сказать, принесшим определенный результат в виде снижения количества террористических акций и жертв, как среди силовиков, так и гражданского населения). По сравнению с 2013 годом, общее число жертв вооруженного насилия в регионе сократилось на 46,9%. Для сравнения, в 2013 году по сравнению с предыдущим годом такое сокращение составило чуть больше 19%. По отдельным республикам данные еще более впечатляющие: в Ингушетии общее число жертв сократилось на 60,6%, а среди гражданского населения – на 90%! Хочу особо подвернуть: данные цифры взяты не из сообщения НАК (Национального антитеррористического комитета) России, а из исследований неправительственного проекта «Кавказский узел». Как бы то ни было, а антитеррористическая деятельность спецслужб и правоохранительных структур РФ для «Имарата» была делом привычным.

Иное дело – появление конкуренции на джихадистской площадке. Северокавказские боевики, столкнувшись с дефицитом общественно-политической поддержки внутри региона и с давлением со стороны властей, стали проявлять намного больший интерес к кооперации с известными международными террористическими структурами. И, прежде всего с ИГИЛ (так называемым, «Исламским государством Ирака и Леванта»). Так, 21 ноября 2014 года Сулейман (Мовсар) Зайланабидов – один из командиров боевиков, действующих в Хасавюртовском районе Дагестана – принес присягу лидеру «Исламского государства» Абу Бакру аль-Багдади. Через месяц 19 декабря с аналогичной инициативой выступил Абу-Мухаммад, амир Дагестана. На сервисе YouTube было распространено его обращение по этому поводу. Эти действия спровоцировали раскол в «Имарате». Кебеков прямо обвинил дагестанских боевиков в подрыве единства северокавказских джихадистов. Однако «навести порядок» внутри сетевой диверсионно-террористической структуры он не смог.

В этой связи возникает непраздный вопрос о последствиях такой ликвидации. С одной стороны, как лидер «Имарата Кавказ» Кебеков был неким символом подполья, хотя за год своей деятельности в этом качестве он показал себя достаточно слабым предводителем. Силовики же в очередной раз доказали, что способны найти и обезвредить тех, кто угрожает безопасности государства. В этом контексте ликвидация «первого номера» в «Имарате» может рассматриваться, как продолжение успешного наступления на подполья и замирение турбулентного региона.

Однако существуют детали и нюансы, которые не позволяют впадать в безудержный оптимизм и предвкушать «конец истории». У каждой медали, как известно, есть две стороны. И если смотреть на оборотную сторону, то становится ясно, что в сегодняшнем мировом джихадистском движении на первые роли уверенно выходит ИГИЛ. Это движение уже утвердилось на Ближнем Востоке, обратило свои взоры на Европу и готово бросить вызов даже таким известным террористическим брендам, как «Талибан». И хотя численность россиян (прежде всего, выходцев из республик Северного Кавказа и Поволжья) в рядах ИГИЛ не столь велика (ее оценивают от 500 до 2000 человек), этот фактор ни в коем случае не следует преуменьшать. Тем паче, что поклонники «Исламского государства» не только выезжают за пределы РФ, но и готовы, как показали недавние северокавказские истории, присягать ему на российской территории.

Расколы внутри «Имарата Кавказ» бывали и ранее (в 2010 году Умаров разошелся с некоторыми полевыми командирами из Чечни). Однако они не выходили за пределы региона и проходили без вмешательства мощных сил извне (которые хотя бы отдаленно были сопоставимы с ИГИЛ). Не следует забывать и о том, что игиловцы гораздо в большей степени склонны к интернационализации, чем «имаратовцы» (несмотря на всю громкую риторику последних относительно «братьев» в Афганистане и на Ближнем Востоке).

Таким образом, на смену слабеющему и теряющему силы «Имарату» может прийти набирающий силу и драйв ИГИЛ, у которого намного меньше связей с российской северокавказской почвой, даже если его потенциальные и действующие сторонники оттуда родом. Они (как правило, представители младших поколений) набирались ума-разума не столько у отечественных исламистов, сколько у «электронных муфтиев» и носителей виртуального разрушающего знания. Для них не только Россия в целом, но и отдельно взятый Северный Кавказ с его особыми традициями исповедания ислама видится, как препятствие для утверждения «правильной веры». И опасность этой «новой волны» необходимо адекватно осознавать уже сегодня.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Иран в Евразии: жизнь после санкций?

Posted April 16th, 2015 at 11:58 am (UTC+0)
16 comments

Исламская республика Иран снова оказалась в центре внимания. После восьми дней напряженных переговоров (моментами казалось, что они будут сорваны) между шестеркой международных посредников и представителями Тегерана, стороны заявили о возможности компромиссного решения иранской ядерной проблемы. В рамках него предполагается демонтаж программы, ориентированной на создание «исламской бомбы», взамен на снятие санкций, которые уже не первый год висят тяжелыми гирями на экономике Ирана.

Впрочем, спешить с оптимистическими выводами по поводу дипломатического прорыва пока что не следует. Наступила «разрядка». Однако в новейшей истории немало примеров того, как «оттепель» не превращается в полноценное «лето». История, как известно по линейке не развивается. Не развивается она и вне различных политических и социально-экономических контекстов. Дипломатам, политикам и экспертам еще предстоит работа по «основным параметрам» всеобъемлющего соглашения. И на этом пути возможно немало подводных камней. Среди них и позиция законодательной ветви власти США (далеко не все конгрессмены и сенаторы готовы поддержать действия администрации Барака Обамы), и скептицизм Израиля, а также арабских союзников Вашингтона, не заинтересованных в усилении Ирана. Между тем, и Израиль, и страны Персидского залива оказывают влияние и на выработку американских подходов. Нельзя сбрасывать со счетов и динамику конфликтов в Сирии и в Йемене, где Тегеран играет далеко не последнюю роль. Любое развитие ситуаций в этих ближневосточных странах по негативному пути способно создать дополнительные препоны, мешающие утверждению всеобъемлющего решения по  ядерной проблеме Ирана.

И, тем не менее, следует признать: стороны, вовлеченные в разрешение иранской головоломки, еще никогда ранее не были так близки к компромиссу. При этом и Россия, и Запад прекрасно понимают, что значение Исламской республики в международной политике трудно переоценить. Иран играет свою игру в странах Ближнего Востока, Афганистане, Центральной Азии и Кавказе.

Как бы то ни было, а уже сегодня ведущие игроки просчитывают возможные последствия выхода Ирана из режима санкций. Каким может быть роль этой страны для постсоветских соседей Исламской республики? Исторически амбиции Ирана обращены, прежде всего, в сторону Персидского залива. Однако значение кавказского региона традиционно было и остается для Ирана высоким. Исламская республика имеет 660 километров границы с Арменией и Азербайджаном. Значительный интерес Тегеран проявляет и к среднеазиатскому направлению, учитывая тревожное афганское соседство. Особая статья – отношения с Россией, самой крупной постсоветской страной, имеющей широкие международные амбиции.

Сегодня у Москвы, и у Вашингтона есть своя заинтересованность в привлечении Тегерана на свою сторону. Если не как последовательного союзника (для этого есть немало препятствий), то, как полезного попутчика. США, стремящиеся к диверсификации энергетического обеспечения Европы, были рады увидеть предсказуемый Иран в качестве противовеса устремлениям Москвы (которые американцы рассматривают, как «энергоимпериализм»).

Россия же после начала украинского кризиса, столкнувшись с дефицитом международного сотрудничества, пытается осуществить «поворот на Восток» и найти там выгодных партнеров. В этой связи неслучайным представляется решение Владимира Путина о снятии запрета на поставки российских зенитных комплексов С-300 для Ирана. Напомню, что по условиям контракта 2007 года Москва обязалась поставить Тегерану несколько таких систем. Однако в сентябре 2010 года руководство РФ присоединилось к резолюции Совбеза ООН 9 июня того же года (она предусматривала ряд запретительных мер по отношению к Исламской республике), что привело к фактическому аннулированию соглашения. Сегодня Россия пытается сыграть на опережение, перетягивая Тегеран на свою сторону, что впрочем, создает для Москвы трудности в отношениях не только с Западом (склонным видеть в российских действиях непозволительную односторонность), но и с Израилем. Между тем, до последнего момента Израиль придерживался нейтралитета в украинском вопросе, а в конце января глава МИД этой страны Авигдор Либерман  даже предложил свое посредничество для урегулирования противоречий между Москвой и Киевом.

При этом, далеко не факт, что Тегеран захочет сыграть только на одной стороне. Не принимая политику Запада, иранцы в то же время не стремятся таскать каштаны из огня для кого-то другого. Они предпочитают статус-кво изменениям границ (что уже продемонстрировали на примере Абхазии и Южной Осетии). Отсюда и отмеченный рядом иранских экспертов «активный нейтралитет» страны в украинском кризисе. Ведь снятие санкций, среди прочего, может помочь этой стране выйти на европейские рынки, что вряд ли станет большим счастьем для Москвы.

Армения, отношения которой с Ираном до сих пор находились под пристальным надзором США (в особенности экономические контакты с учетом фактора санкций), после выхода Тегерана из изоляции может пойти на наращивание контактов с ним и диверсификацию собственной политики. Это актуально для Еревана, учитывая, что из четырех границ с другими государствами у него две закрыты, а две – открыты, но и те зависят от интересов третьих сторон (грузинская от динамики отношений Москвы и Тбилиси, а иранская – от отношений Тегерана и Запада).

С новыми вызовами столкнется и Азербайджан. «Нефтяной фактор» с полноценным выходом на рынки постсанкционного Ирана может создать проблемы не только Москве, но и Баку. В последнем случае это не только экономические, но и политические вызовы. Многие годы азербайджанские власти повышали свою капитализацию, как участники столь пестуемого Западом «энергетического плюрализма». Формула «нефть в обмен на права человека», конечно же, никогда не провозглашалась открыто, но де-факто она действовала. И Баку в отличие от Еревана и даже Тбилиси гораздо реже подвергался критике за отступления от демократических процедур (взять хотя бы снятие ограничений на количество президентских легислатур для одного человека). Если представить себе подключение Тегерана (в той или иной мере) к «энергетическому плюрализму», то неизбежно встанет вопрос об особенной модели взаимоотношений Баку с Западом.

Снятие санкций с Ирана может привести к определенным изменениям в Центральной Азии (в широком значении этого понятия). Афганская тема даже в самые тяжелые времена отношений Запада и Тегерана была тем вопросом, по которому была обозначена общность интересов (иранцы рассматривали талибов, как противников). Интерес Ирана к Таджикистану был заявлен еще во время гражданской войны в этой стране (и в разрешении этого противостояния Исламская республика сыграла определенную роль). Выход из тени, скорее всего, повысит капитализацию Ирана и на этом направлении.

Таким образом, достижение всеобъемлющего соглашения по ядерной программе способно придать дополнительные импульсы внешнеполитической активности Ирана, в том числе и на постсоветском направлении. Однако для выхода на компромисс еще потребуются некоторые шаги. И, как правило, последние согласования всех нюансов и деталей, наиболее трудны.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Беларусь: между Россией и Западом

Posted April 8th, 2015 at 12:57 pm (UTC+0)
7 comments

2 апреля 2015 года отмечался День единения народов России и Беларуси. Через год исполнится двадцать лет с того момента, когда президенты двух государств Борис Ельцин и Александр Лукашенко подписали в Москве Договор о Сообществе России и Республики Беларусь. Дальнейшими этапами «большого пути» стали Декларация 25 декабря 1998 года и Договор о создании Союзного государства 8 декабря 1999 года (в 2016 году будет повод для еще одного юбилея – пятнадцатилетнего). Впрочем, у этого странного союза за все это время так и не появилось ни общего президента, ни общей Конституции.

Сегодня Беларусь – член ЕАЭС (Евразийского экономического союза), ОДКБ (Организации договора о коллективной безопасности) и важнейший стратегический партнер Москвы на постсоветском пространстве. Однако это лишь одна сторона медали. Другой же являются расхождения между Москвой и Минском во взглядах на разнообразные сюжеты внешней политики.

Здесь, что называется, от Кавказа и до Украины. Напомню, что Минск так и не решился на признание Абхазии и Южной Осетии, хотя Москва отправляла в адрес белорусских партнеров недвусмысленные сигналы о желательности такого шага.

«Есть отдельные умники, которые заявляют, что Беларусь это, как они говорят, часть русского мира и чуть ли не России. Забудьте. Беларусь – суверенное и независимое государство». Процитированный выше фрагмент стилистически выглядит, как высказывание украинских политиков. Однако – это прямая цитата из выступления белорусского лидера Александра Лукашенко. Эта оценка прозвучала в январе 2015 года. При этом белорусский лидер публично высказывался против федерализации Украины и рассмотрения новой украинской власти, пришедшей в результате «второго Майдана», как нелегитимной. Вот и в канун очередной годовщины Дня единения «Батька» в интервью медиахолдингу Bloomberg открыто заявил: «Очень много в России людей среди политиков, которые мыслят имперски и иначе не видят, как то, что Белоруссия должна быть неким Северо-Западным краем. На это мы тоже даем конкретный ответ: мы не будем Северо-Западным краем».

За последний год личный имидж Лукашенко и белорусской внешней политики значительно изменился. Если раньше Минск рассматривали лишь в контексте евразийских интеграционных процессов и в качестве строптивого и неудобного партнера Запада, то сегодня даже самые жесткие критики «Батьки» признают его вклад в урегулирование конфликта на юго-востоке Украины. Именно в столице Беларуси были подписаны соглашения, дающие шанс на выход из вооруженного противостояния в Донбассе (уже другой вопрос, как им воспользуются и воспользуются ли). И сегодня уже многие эксперты из европейских стран говорят о повышении международной «капитализации» Беларуси и ее возможном продвижении на путях взаимодействия с ЕС в рамках «Восточного партнерства».

Но означает ли это некий разворот во внешней политике Минска? Думается, что подобные выводы преждевременны. В том же интервью для Bloomberg Лукашенко говорит, что его страна «никогда не будет конфликтовать с Россией». И белорусская линия на участие в ЕАЭС и в других евразийских интеграционных проектах остается неизменной. Вопрос, таким образом, не в развороте. Просто вся история последнего года (и не только, просто украинский кризис «подсветил» эту проблему) отчетливо показала, что национальные интересы Республики Беларусь для ее элиты намного важнее, чем разговоры о Союзе с РФ и интеграции.

Беларусь – географически неотъемлемая часть Европы, а потому контакты с ЕС неизбежны. Ресурсы же республики не позволяют играть в рискованные геополитические игры. Следовательно, надо вести торг, лавировать между Москвой и Европейским Союзом. В свое время известный абхазский эксперт и общественный деятель Нателла Акаба справедливо замечала: «Президент Белоруссии старается извлечь определенную выгоду для своей страны и для себя, как лидера, чтобы продлить свое политическое существование, лавируя между Евросоюзом и Россией, которая, как известно, оказала значительную материальную помощь Белоруссии». Но если Лукашенко делал так в 2009-2010 годы то, что помешает ему совершать схожий маневр сегодня? И самое главное, кто?

Москва еще в 1990-х годах сделала ставку на «Батьку». И, несмотря на его строптивый характер, прекрасно понимает все риски, связанные с его уходом с политического Олимпа республики. Дело даже не в отдельной личности, а в опасениях отсутствия преемственности политического курса. Запад, конечно, предпочел бы видеть в Минске не «последнего диктатора Европы», а иного лидера. Но и Вашингтон, и Брюссель осознают (скорее, на непубличном уровне), что причина феномена Лукашенко не только пресловутое административное давление властей, но и патерналистские настроения в республике, и слабость, раздробленность оппозиции, и собственный ресурс популярности президента и его проекта по «стабилизации» у избирателей. В этой ситуации Минск получает возможность для маневрирования. Что он не раз уже доказал. В этом плане украинские события не открыли нового тренда, они его более четко прорисовали.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Узбекистан: цена стабильности

Posted April 1st, 2015 at 4:17 pm (UTC+0)
11 comments

29 марта 2015 года в Узбекистане состоялись президентские выборы. Победу на них с 90,39% голосов одержал Ислам Каримов. Серебряным призером кампании стал кандидат Акмаль Саидов, выдвинутый партией «Миллий тикланиш» («Национальное возрождение»). Он получил 3,08% голосов. Претендент от «Народно-демократической партии Узбекистана» Хотамжон Кетмонов набрал 2,92%, а Наримон Умаров, представлявший социал-демократическую партию «Адолат»  («Справедливость») – 2,05%.

Впрочем, среди политиков и экспертов, наблюдающих за развитием событий в Центральной Азии, еще до начала президентской гонки не было особых сомнений относительно того, кто ее выиграет. В среднеазиатских государствах выборы существенно отличаются от американо-европейских параметров. Они играют роль не столько конкурентной борьбы за пост главы государства, сколько символически фиксируют властный ресурс и потенциал политического лидера.

Ислам Каримов – один из рекордсменов по пребыванию во власти не только в Центральной Азии, но и на всем постсоветском пространстве. Фактически, он возглавляет Узбекистан уже четверть века. Еще в далеком 1989 году, на закате СССР, он возглавил республиканский ЦК Компартии, а в марте 1990 года на сессии Верховного Совета он был впервые избран президентом Узбекистана. В 1995 году президентские полномочия Каримова продлевались до 2000 года, а в 2002 году срок президентской каденции был продлен с пяти до семи лет. Таким образом, сегодня глава республики получает еще одну семилетку для реализации своих политических планов.

И хотя его карьера долгое время развивалась по типичному для советского времени номенклатурному пути (карьера в социалистической индустрии, республиканский Совмин, Госплан), Каримова и тогда, и сейчас нельзя было заподозрить в коммунистической ортодоксии. Он пришел на капитанский мостик на фоне распада единого союзного государства и по горячим следам, так называемого, «узбекского дела» (которое Москва рассматривала, как часть борьбы с коррупцией и взяточничеством). Каримов быстро совершил трансформацию из «интернационалиста» в национального лидера. Впоследствии, уже в качестве президента, он будет трактовать «узбекское дело», репрессивную политику центра по подавлению республиканской самостоятельности.

Свое восхождение на узбекский Олимп Каримов начал и на фоне религиозного возрождения. Для Узбекистана (игравшего роль своеобразной «исламской витрины» СССР) это было особенно важно. В феврале 1989 года именно здесь произошла смена муфтия лояльного властям Духовного управления мусульман Средней Азии (САДУМ) под давлением общественности. Для Каримова это было одним из «формирующих» впечатлений. В 1992 году бывший первый секретарь республиканского ЦК совершит хадж в Мекку. Тем не менее, борьба с «несистемным исламом» станет для него одним из важнейших политических приоритетов.

В отличие от соседнего Таджикистана, узбекские власти в начале 1990-х годов сумели предотвратить полномасштабную гражданскую войну. В отличие от Кыргызстана, в Узбекистане не было революций и этнических погромов (подобных тому, что случился в Оше в 2010 году). Наряду с пресловутым административным ресурсом  и авторитарными поползновениями у узбекского президента есть реально работающий политический козырь – стабильность, как и ресурс собственной популярности (что признают и оппоненты режима).

Ислам Каримов сумел заслужить уважение и на Западе, и на Востоке своей многовекторной внешней политикой. В 1990-х – начале 2000-х Ташкент стремился к большей самостоятельности от российского фактора. И появление Узбекистана в рядах ГУУАМ, и активное сотрудничество с США не было случайностью. Однако события  2005 года в Андижане противопоставили Ташкент Западу, хотя до открытой конфронтации дело не дошло. При этом Каримов пытался не сводить дело к двухцветной картинке, и первой страной, в которую он нанес свой первый визит после андижанской трагедии, стал Китай. И сегодня Пекин – важный партнер Ташкента. В целом же постсоветский Узбекистан предпочитал, во-первых, блюсти свой интерес, а, во-вторых, ориентироваться  на двусторонний формат, а не на интеграционные проекты. Этим объясняются все колебания Ташкента по поводу участия в ОДКБ и возможных перспектив взаимодействия с ЕАЭС.

Невозможно сбрасывать со счетов и экономический потенциал Узбекистана, богатого природными ресурсами (прежде всего, золотом, медью, ураном) и являющегося одним их ведущих в мире производителей хлопка. В последние 4 года рост ВВП в республике составил порядка 8%.

Однако, как это часто бывает и не только в политике, недостатки системы – продолжение ее достоинств. И нынешний Узбекистан имеет немало уязвимых мест. Политически оправданная борьба с радикальным исламизмом и джихадизмом привела к сжиманию любой оппозиции (включая светскую и умеренную исламскую). Будучи третьей по численности населения страной постсоветского пространства (после РФ и Украины), Узбекистан на фоне неразвитой социальной инфраструктуры и перенаселения, испытывает такие вызовы, как бедность, безработица и эмиграция (в той же России самое многочисленное иммигрантское сообщество – узбеки).

Естественно, влияет на положение дел в стране и региональная ситуация (нестабильность в соседних странах – Таджикистане, Кыргызстане, Афганистане). И последнее (по порядку, но не по важности) возраст первого лица страны. Исламу Каримову уже 77! И вопрос о том, кто станет его преемником, фактически не обсуждается. Система выстроена вокруг первого лица и далеко не факт, что она будет столь же эффективно работать (пусть и с известными издержками) при гипотетическом преемнике.

Таким образом, победа Каримова лишь фиксирует тот тренд, который обозначился в республике после распада СССР. Статус-кво сохраняется, но многие проблемы системно не решаются, как это не делалось год, два и пять назад. Непраздный вопрос, что помимо личного фактора узбекского лидера сможет укрепить республиканскую (а с ней и региональную) стабильность.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Саакашвили возвращается?

Posted March 26th, 2015 at 11:07 am (UTC+0)
7 comments

С началом украинского кризиса Грузия утратила неформальный статус главного «возмутителя спокойствия» на постсоветском пространстве. И даже об экс-президенте Грузии Михаиле Саакашвили сегодня по большей части вспоминают, как об одном из консультантов новых властей Украины. Однако на прошлой неделе этот политик, против которого в Грузии в июле 2014 года было возбуждено уголовное дело (он обвиняется по делам о разгоне массовых акций в 2007 году, разгроме телекомпании «Имеди», а также в имущественных преступлениях), решил заявить о себе.

21 марта его сторонники из партии «Единое национальное движение» (ЕНД) провели массовую акцию протеста в Тбилиси. В оценке количества ее участников разные эксперты, представители властей и оппозиции расходятся. Но в любом случае разброс мнений находится в пределах от 10 до 50 тысяч человек. В акции приняли участие представители различных регионов страны. Параллельно с этим члены парламентской фракции начали подготовку процедуры отставки правительства. По словам многих соратников Саакашвили массовые протестные действия (аналогичные мартовским) станут постоянным. Сам же экс-президент объявил о переходе к «решающему этапу» борьбы за власть. В какой степени заявления и действия главной оппозиционной партии в Грузии серьезны? Будет ли успешным объявленное ими наступление или мы видим попытки выдать желаемое за действительное? Какие последствия может иметь активизация «националов», как для Грузии, так и для всего Закавказья?

Для ответов на эти вопросы было бы полезно рассмотреть наличные политические ресурсы ЕНД. «Единое национальное движение» было создано в 2001 году, когда о Михаиле Саакашвили говорили лишь, как о подающем надежды политике. С ним партия пришла к власти в ходе «революции роз». С ним же она изменила свой облик и состав, и стала правящей. На парламентских выборах 2008 года «националы» получили 63% голосов. Однако радикальное изменение статуса партии произошло осенью2012 года, когда на выборах в высший законодательный орган страны (сама же кампания проходила на фоне с конституционной реформой, нацеленной на перераспределение полномочий между различными ветвями власти), ЕНД получило 40, 43 % голосов по пропорциональной системе и 43, 84%- по мажоритарным округам. Тогда только две политические силы смогли провести своих представителей в парламент. И у «националов» в итоге оказалось 65 мест, тогда как у их главных оппонентов из «Грузинской мечты» на двадцать больше. В условиях двоевластия (при президенте «национале» и премьере – «мечтателе») партия в течение 2013 года потеряла все позиции во власти (одним из последних бастионов ЕНД была мэрия Тбилиси во главе с Гигой Угулава).

Однако в истории с «националами» есть важный нюанс. Бывшая «партия власти» в отличие от других постсоветских аналогов (взять хотя бы «Партию регионов» Виктора Януковича) не исчезла с политической сцены после ухода в тень своего лидера. Она потеряла в весе, стала оппозиционной, против первых лиц ЕНД (включая и экс-президента) были возбуждены уголовные дела, ее оставили многие вчерашние сторонники и активисты. Но в то же время другие ее представители (включая и высшее руководство) не разбежались по другим партийным структурам и не сменили лояльность, перейдя во властные кабинеты.

Утратив лидерские позиции, ЕНД сохранило влияние на грузинское общество. В 2013 году представитель «националов» Давид Бакрадзе получил второе место на президентских выборах с 21,73% голосов. Летом 2014 года на выборах мэра Тбилиси для определения победителя потребовался второй тур. И хотя кампанию выиграл представитель «Грузинской мечты» Давид Нармания, «серебряным призером» стал выдвиженец от ЕНД Никанор Мелия (немногим менее 28% в первом туре и 27,53% – во втором).

Таким образом, партия экс-президента Грузии – не политический статист. У нее по-прежнему сохраняются определенные ресурсы популярности и влияния на общественные настроения. В сегодняшних условиях ее самой сильной стороной, как это странно не прозвучит, является самые уязвимые места ее оппонентов из «Грузинской мечты». Во властном стане произошли расколы, коалицию покинули ряд ее видных представителей (например, Ираклий Аласания). В обществе также постепенно формируется разочарование в правительстве «мечтателей». Их обещания изменить к лучшему экономику, достичь успехов в борьбе с бедностью и вообще качественно улучшить социальную сферу аграрный сектор (бывшие проблемными местами в период правления Саакашвили) не реализованы. И теперь у ЕНД появляется больше аргументов для критики властей. Сегодняшние позиции третьего президента Грузии на Западе несопоставимы с его поддержкой в 2004-2008 годы. Однако нельзя сказать, что он полностью их утратил. И этот фактор для грузинской внутренней политики нельзя сбрасывать со счетов.

В то же самое время, на сегодняшний день силами одного только ЕНД правительство, скорее всего, не свалить. Кабинет не сделал за два года выдающихся прорывов, но и глубоких провалов тоже не произошло. У «мечтателей» сохраняется ресурс популярности и поддержки, которая, правда, небезгранична. Однако ЕНД нужна кооперация с теми, кто оставил «Грузинскую мечту» и другими потенциальными оппозиционерами. И вот здесь у «националов» намного больше проблем, чем преимуществ. Во-первых, тот же Ираклий Аласания имеет свои непростые взаимоотношения с Саакашвили. Во-вторых, многие, кто недовольны кабинетом Ираклия Гарибашвили, вовсе не грезят о возвращении доминирования ЕНД, как это было уже в 2003-2012 годы. Критики третьего президента Грузии традиционно ставят ему в вину небрежение социальными проблемами и авторитарный стиль управления.

Однако, какая бы сила не победила в итоге в Грузии (пока что шансы «националов» на успех оцениваются, как невысокие), это вряд ли приведет к кардинальному пересмотру внешней политики страны. Напомню, что Соглашение об Ассоциации с ЕС подписало правительство «Грузинской мечты», некогда критикуемое оппонентами якобы за «пророссийский выбор». Оно же начало реализацию пакета по «усиленному сотрудничеству» с НАТО. Впрочем, тактические (не стратегические!) акценты у ЕНД и у «Грузинской мечты» существенно отличаются. Если первые видят свою цель в максимальном обострении игры на российском направлении, то вторые выступают за нормализацию двусторонних отношений, но ради продолжения прозападного курса.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Россия и Южная Осетия

Posted March 19th, 2015 at 5:23 pm (UTC+0)
26 comments

18 марта в Москве был подписан Договор о союзничестве и интеграции между Россией и Южной Осетией. Взаимоотношения двух подписантов носят асимметричный характер. Один из них претендует на роль самостоятельного полюса в мировой политике, а другой является частично признанным образованием, видящим свое будущее под эгидой России. И, возможно, в какой-то перспективе в составе РФ в рамках «единого субъекта» вместе с российской Северной Осетией. При этом само признание югоосетинской государственности и ее военная и финансово-экономическая поддержка обеспечена Москвой.

И, тем не менее, было бы неверно рассматривать подписание документа в российской столице, как обычную рутинную церемонию. Этот шаг крайне важен для политического позиционирования России в Закавказье. Сегодня в его оценках присутствует своеобразный «крымский детерминизм». Этому есть свои объяснения. Украинский кризис оттеснил на второй план все другие постсоветские сюжеты. Более того, если до 2014 года положение на Южном Кавказе было в известном смысле самоценным, то после Крыма и Донбасса его стали рассматривать в более жесткой привязке к «фоновым факторам», прежде всего к развитию конфликта на Украине. Эксперты и дипломаты, анализируя статьи российско-югоосетинского документа пытаются либо найти в нем проявления «аннексии», либо доказать их отсутствие. Между тем, Договор ничего не говорит о присоединении Южной Осетии к РФ, как это было сделано год назад в случае с Крымом и Севастополем, включенными в состав России в качестве двух отдельных субъектов. В нем фиксируются приоритеты асимметричных союзников, начиная от вопросов социальной сферы и гражданства до координации в области обороны и безопасности. Но изменение нынешнего статуса Южной Осетии (частично признанного образования вне состава России) Договором не предполагается.

Думается, что намного продуктивнее было бы сравнивать подписанный в марте документ с соглашением между Россией и Абхазией, заключенным 24 ноября прошлого года в Сочи. Во-первых, в силу того, что обе частично признанные республики сформировались в процессе выхода Грузии из состава СССР и сопутствующими ему эксцессами. Во-вторых, свой нынешний статус они получили одновременно. В-третьих, оба договора не стали открытием каких-то новых политических трендов. После «разморозки» двух этнополитических конфликтов в середине 2000-х годов, значительно изменилась роль РФ в Закавказье. Из страны статус-кво Москва превратилась в гаранта частично признанной государственности, как в военном, так и в социально-экономическом плане. И то, что фиксируется в текстах двух договоров – это регистрация реалий, сложившихся после августа 2008 года. Все они просто раскладываются по полочкам и переносятся на бумагу в систематизированном виде.

Однако дальше начинаются различия, на которые нередко не обращают должного внимания. Если Абхазия, несмотря на свою зависимость от Москвы, стремится к реализации своего собственного национально-государственного проекта, то Южная Осетия практически с первых дней своего существования (зарифмованного с этнополитическим противостоянием) видит свое будущее вместе с Россией. И только сложная внешнеполитическая конъюнктура не предполагает (по крайней мере, пока) реализации этих устремлений на практике. Это, однако, не означает, что в югоосетинском обществе нет сторонников независимости. Вопрос в данном случае, прежде всего, о доминирующем дискурсе.

Как всякий театр начинается вешалки, так и всякий договор целесообразно анализировать, отталкиваясь от его заголовка. Договоры Москвы с Абхазией и Южной Осетией имеют разное название. В первом случае это – соглашение о союзничестве и стратегическом партнерстве,  а во втором наряду с союзничеством идет речь об интеграции. Слово «интеграция» присутствовало и в первоначальном варианте российско-абхазского документа. Но в процессе его обсуждения (а документ стал предметом широкой публичной дискуссии среди представителей абхазского неправительственного сектора и экспертного сообщества) оно исчезло, как не прошли в финал ряд моментов, касающихся процедуры двойного гражданства и внешней политики (в финальной версии она стала в итоге не «согласованной», а «скоординированной»).

И если абхазская общественность билась за то, чтобы сохранить больше символов, подчеркивающих государственную самостоятельность, то в югоосетинской ситуации критики проекта договора, напротив, пытались  сделать финальный документ максимально соответствующим более тесной интеграции с РФ. В итоге все положения, связанные с вхождением республики в составе России подверглись существенной корректировке или удалению. И не только из-за желания или нежелания Цхинвали, но и из-за того, что Москва на фоне отмеченных выше «фоновых факторов» не захотела идти на повышение ставок.

И здесь самое время сказать, что в российских действиях в постсоветских проблемных регионах имеется определенная логика (другой вопрос, нравится она кому-то или вызывает отторжение). Если в некоем регионе существует статус-кво, устраивающий Москву, она не будет в инициативном порядке идти на его слом или коррекцию. Но если внутренние или внешние потрясения будут угрожать сложившемуся положению (а также минимизации российского влияния), то, как говорится, возможны варианты. На Южном Кавказе сегодня все варианты сводятся к поддержке статус-кво, утвердившегося по итогам «пятидневной войны» Для РФ он предполагает частично признанную государственность Абхазии и Южной Осетии, стратегическое союзничество с Арменией и двустороннее партнерство с Азербайджаном при «заморозке» нагорно-карабахского конфликта. Осознавая дефицит ресурсов для прямого влияния Москвы на Тбилиси, а также факт кооперации Грузии с Западом, Россия не оставляет политику «ограниченной нормализации», не затрагивающей вопросов признания двух бывших автономий Грузинской ССР. В этих рамках договоры РФ с Сухуми и Цхинвали не ломают, а лишь укрепляют имеющиеся тренды.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Северный Кавказ: новое напоминание

Posted March 12th, 2015 at 1:51 pm (UTC+0)
15 comments

После того, как в Сочи завершилась Олимпиада, о проблемах северокавказской безопасности писали нечасто. Опасения по поводу возможных террористических атак или массовых выступлений, нацеленных на срыв главного спортивного соревнования  четырехлетия (а их связывали, прежде всего, с Северным Кавказом), не подтвердились. Даже «нейтрализация» лидера исламистского «Эмирата» Доку Умарова весной прошлого года вызвала ограниченный интерес.

По сравнению с 2013 годом, общее число жертв вооруженного насилия в регионе сократилось на 46,9%. Для сравнения, в 2013 году по сравнению с предыдущим годом такое сокращение составило чуть больше 19%. По отдельным республикам данные еще более впечатляющие. В Ингушетии общее число жертв сократилось на 60,6%, а среди гражданского населения – на 90%!

Хочу сразу оговориться. Эти цифры взяты не из официальных источников и не из докладов российских спецслужб. Процитированные выше данные – результаты исследований экспертов «Кавказского узла», представляющего российский неправительственный сектор и правозащитное сообщество. В прошлом году, впервые после перерыва в более двух десятилетий был осуществлен призыв на воинскую службу юношей из Чечни. Конечно, эти результаты попытались, как это часто бывает, «оседлать» высокопоставленные чиновники. И 27 ноября прошлого года полномочный представитель Президента РФ в Северо-Кавказском федеральном округе (СКФО) Сергей Меликов в ходе своего выступления на III Ставропольском форуме Всемирного русского народного собора в Ставрополе отметил, что межнациональные  конфликты на Северном Кавказе отсутствуют.

Однако новый разворот в расследовании дела об убийстве известного оппозиционного российского политика Бориса Немцова снова заставил многих вспомнить о Северном Кавказе. Остроты ситуации добавили факты биографий подозреваемых в этом преступлении, прежде всего их служба в подразделении «Север». Оно было создано, как батальон  в 2006 году под патронатом Рамзана Кадырова. Через четыре года подразделение было преобразовано в специальный моторизованный полк, названный в честь отца нынешнего главы Чечни. Сам термин «кадыровцы», широко обсуждающийся в прессе и среди правозащитников, фактически берет свое начало именно от батальона «Север».

Между тем, один из главных фигурантов «дела Немцова» – Заур Дадаев – служил в качестве заместителя командира «Севера» под началом Алибека Делимханова (родного брата депутата Адама Делимханова). В свое время сам Рамзан Кадыров называл Адама Делимханова «другом» и «братом», а любые обвинения против него, как выпады против себя лично. Другой подозреваемый – Беслан Шаванов – погибший при попытке его задержания, также имел опыт службы в «Севере». В социальной сети Instagram уже после того, как Дадаев был задержан по подозрению в убийстве оппозиционера, Кадыров написал про бывшего заместителя командира полка, как про «преданного России человека» и «настоящего патриота». При этом глава Чечни заметил, что, как и все мусульмане Заур был потрясен карикатурным скандалом вокруг французского издания Charlie Hebdo.

И здесь важна деталь. В январе 2015 года именно столица Чеченской Республики превратилась в своеобразный центр сторонников подхода «Мы не Charlie» в России. «Собравшись в центре Грозного, народ покажет всему миру, что мы не позволим шутить с исламом, не позволим оскорблять чувства мусульман», – заявлял тогда глава Чечни. И хотя массовая акция протеста против карикатур на пророка Мухаммеда, собравшая по разным оценкам от 800 тысяч до миллиона человек, проводилась как инициатива чеченского исламского духовенства, душой мероприятия был Кадыров-младший. В итоге, хотел того кто-то или нет, но характеристика Дадаева в популярной социальной сети получилась скорее положительной. Прямо пример «оступившегося человека».

Не будучи криминалистом, мне не хотелось бы строить какие-то версии, а тем паче конструировать конспирологические размышления. Всегда хочется надеяться на лучшее и верить, что итоги расследования все расставят по своим местам, а всем воздастся по их заслугам. Но вся эта история, как минимум, заставила снова вспомнить о «забытом Кавказе». И увидеть, что время бравурных рапортов о полной и окончательной стабилизации еще не пришло.

Россия долгие годы выстраивала (и обоснованно) имидж страны, которая противостоит  радикальному исламизму. И эта сфера оставалась общей темой для диалога между Москвой и Западом поверх противоречий по Украине. Как говорится, для «полного счастья» не хватало еще «исламистского фактора». Крайне сложно противодействовать ИГИЛ и «Эмирату Кавказ» и при этом допускать в явной или завуалированной форме толерантность по отношению к тем, кто пришел за жизнями карикатуристов (даже если их творчество и вызывает неприязнь). Но главная проблема – это не только и не столько внешняя политика. Для стабильности внутри страны недостаточно личной лояльности, но, напротив, противопоказаны клерикализация, избирательная ксенофобия, нарушение общенациональных правил и установлений. Но самое главное – приватизация части властных функций на отдельно взятой территории. Иначе даже первые лица во власти, не говоря уже об оппозиции, не будут чувствовать себя в безопасности.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Крымская годовщина

Posted March 5th, 2015 at 12:27 pm (UTC+0)
50 comments

Март наполнен знаковыми годовщинами, связанными с Крымом. В конце февраля на территории Крыма появились военные без опозначательных знаков, которые начали захват стратегических объектов полуострова. 1 марта президент РФ Владимир Путин обратился к верхней палате российского парламента с инициативой об одобрении использования вооруженных сил на украинской территории. Через 10 дней законодательные органы Крыма и Севастополя приняли Декларацию о независимости. Однако непризнанная государственность просуществовала менее недели. 16 марта состоялся референдум, итоги которого и сегодня вызывает ожесточенную полемику. Подведение же итогов прошлогоднего голосования открыло дорогу для присоединения полуострова к России в виде двух отдельных субъектов федерации.

Сегодня российские телеканалы соревнуются друг с другом в демонстрации патриотических чувств, живописуя «воссоединение Крыма с Россией», а западные и украинские СМИ развивают тезис об аннексии, оккупации и нарушении мирового порядка. В итоге, снова, как и ранее в случаях с Косово, Абхазией и Южной Осетией политики в Москве, Вашингтоне и Брюсселе будут иметь перед собой различные правовые реалии, которые им будет удобно видеть, исходя из принципов целесообразности. Для одних референдум в Крыму будет незаконным мероприятием, организованным Кремлем для реализации его «имперской политики», а для других – легитимным национальным самоопределением, прошедшим в соответствии со всеми необходимыми нормами международного права.

Но, что, как говорится, в «сухом остатке» через год после исторического (тут уж без кавычек вне зависимости от интерпретаций) события? Во-первых, в очередной раз крымская история показала отсутствие реально работающего и эффективного международного арбитража для спорных вопросов, касающихся взаимоотношений центра и региона в кризисных условиях. Снова, как это уже было ранее на Балканах или в Закавказье у ведущих мировых игроков не было консенсуса относительно четких критериев по поводу отделения или сохранения территориальной целостности. При подготовке к референдуму (прежде всего, в тексте Декларации о независимости Крыма) его организаторы апеллировали к казусу Косово. По справедливому замечанию австрийского политолога и юриста (специально занимающегося проблемами сецессии) Бенедикта Гарцля, «Международный суд ООН оказался не в состоянии обеспечить четких указаний в отношении последствий успешной практики сецессии в своем консультативном заключении по поводу законности Декларации о независимости Косово. В частности, его основным юридическим доказательством был тезис о том, что “международное право в целом не содержит применимого запрещения деклараций независимости”». Поэтому, следуя этой логике власти других де-факто государств и сепаратистских образований, рассматривали потенциальные возможности для своего признания.

Продолжая мысль австрийского эксперта, мы можем заключить, что такая двойственность (и недоговоренность) дает возможность для двойной политической бухгалтерии и спекуляций относительно того, что считается «правильным самоопределением», а что не считается. И апелляция к Косово возникает всякий раз неспроста. О чем обычно говорят сторонники «уникальности» данного казуса? О том, что в отличие от Абхазии или того же Крыма, самоопределение было реализовано под международным контролем и наблюдением. Но «международный контроль» – не отвлеченная абстракция. Реализуй косовары свое самоопределение под российским, китайским или индийским контролем, его результаты могли бы быть отличными от тех, что получены под американо-европейским наблюдением со всеми вытекающими из этого последствиями.

Можно сколько угодно говорить (и говорить справедливо) о том, что Россия затеяла опасную и чреватую последствиями игру с Крымом, и что эксплуатация лозунгов национального самоопределения является обоюдоострым оружием, которое можно использовать и против единства самой РФ. Но нельзя не видеть в действиях Москвы сегодня во многом ту же самую логику, которая ранее была апробирована на Балканах, в Закавказье и других «горячих точках». Та же ставка на односторонность, та же подгонка права под политическую целесообразность, та же увлеченность риторикой. С разницей лишь в том, что безопасность Сербии или Грузии для США или ЕС – проблемы отнюдь не первостепенные, а для России (имеющей 70% инфраструктуры своего Черноморского флота в Крыму) ситуация на Украине (да и в любой соседней стране) – важнейший приоритет внешней политики, имеющий немало привязок и к политике внутренней.

Выходом из этой ситуации могли бы быть переговоры между Западом и Россией, Китаем, другими ключевыми игроками о неких правилах игры. Опять же, можно критиковать Москву за нарушение сложившихся договоренностей. Но вопрос, что делать всем в будущем? Реалистично ли строить европейскую безопасность без учета российского мнения? И нет ли, среди прочих причин российского ревизионизма такой, как недостаточный уровень кооперации между РФ и Западом именно на этом направлении?

И отсюда следует, во-вторых. По справедливому замечанию известного российского политолога-международника Федора Лукьянова, модель отношений России и Запада, развивавшаяся после 1991 года (но сформированная еще в период «перестройки») пришла к своему исчерпанию. В этой модели Москва, несмотря на все свои несогласия с теми или иными шагами США и ЕС пыталась не выходить за рамки «западного внешнеполитического дискурса». Даже в августе 2008 года! Однако это не сделало РФ ближе к Западу. Она так и не стала «своей» в этом кругу. Штаты и Европа не смогли отказаться от взгляда на «холодную войну» как на свою победу (хотя в действительности это был не столько успех Запада, сколько проигрыш СССР). Отсюда и предельно идеологизированный взгляд на российские интересы, ставка на «новые демократии» (республики бывшего СССР, зачастую не имевшими к этому феномену никакого отношения).

И украинский кризис стал катализатором выхода на поверхность негативной российской энергии. В нем слишком много эмоций и чувств. Однако за всем этим (вкупе с жесткими пропагандистскими накачками по ТВ и в прессе) надо суметь разглядеть и рациональное зерно. Недостаточный учет российских интересов на Балканах, Ближнем Востоке во многом привел к тому, что сегодня Россия готова зайти за привычные «красные линии» и пойти на крайне рискованные шаги.

Впрочем, крымский референдум создал новые реалии не только в отношениях между Москвой и Западом, но и на постсоветском пространстве. Фактически 17 марта 2014 года Евразия в ее беловежском издании перестала существовать. Из 14 статей Беловежского Соглашения (декабрь 1991 года) особую важность имела статья 5, в которой три подписанта (два из которых Украина и Россия) выразили готовность признавать и уважать «территориальную целостность друг друга и неприкосновенность существующих границ в рамках содружества». Конечно, этот принцип был нарушен Арменией и Азербайджаном в годы нагорно-карабахского конфликта и в августе 2008 года в результате «пятидневной войны» России и Грузии. Однако есть два нюанса. Две закавказские республики не «хоронили» СССР и не учреждали СНГ, а Грузия вступила в Содружество позже остальных 11 его членов и покинула его в течение 2008-2009 годов. При этом долгие годы российско-грузинские отношения (как минимум, с введения виз в 2000 году) рассматривались в качестве, скорее исключения из правил.

Другое дело Украина и РФ, два конструктора Беловежья и постсоветской реальности в целом. Что придет на место постсоветской интеграции, которая показала свою малую эффективность (если не сказать ее полное отсутствие)? «Развод» продолжается вместе с сопутствующими этому явлению эксцессами.

Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Второй Майдан: первая годовщина

Posted February 26th, 2015 at 7:11 pm (UTC+0)
31 comments

Минул год после «второго Майдана», ставшего точкой отсчета нынешнего украинского кризиса и превратившего Украину в одну из центральных тем международной повестки дня. Для описания всех событий, прошедших в соседней стране (и вокруг нее) за один только год, потребовалась бы не одна статья, а большое количество солидных монографий. Украинский кризис продолжается. Он отягощен продолжающимся военно-политическим противостоянием в Донбассе. Несмотря на февральские соглашения в Минске, способствовавшие минимизации конфликта, вооруженное насилие на юго-востоке Украины полностью не прекращено, а вопросы статуса донбасских регионов пока еще и не начали обсуждаться предметно. Не говоря уже о системном их решении.

Много вопросов вызывает и ситуация в Киеве. Новая украинская власть, несмотря на наличие определенных пунктов консенсуса по поводу территориальной целостности и внешнеполитического выбора, далеко не монолитна. И ей трудно совмещать военные действия и реформы. Здесь присутствует момент нелегкого выбора приоритетов. И все это происходит на фоне конфронтации между Москвой и Вашингтоном, поддерживаемым европейскими союзниками США.

Украинский кризис продолжается. Но некоторые предварительные итоги первого года украинской турбулентности для мировой и постсоветской политики было бы целесообразно подвести.

Мы стали свидетелями самого масштабного после распада Советского Союза противостояния между Россией и Западом. Оно дало повод многим комментаторам сделать вывод о возвращении к временам «холодной войны». Сравнение выглядит яркой публицистической метафорой. При всей важности Украины для европейской и международной безопасности, конфликт вокруг нее нельзя рассматривать как противостояние глобального характера. Это не советско-американская борьба за сферы влияния от Африки и до Кубы и от Никарагуа и до Афганистана. Проблематично говорить и о конфронтации между Москвой и Вашингтоном как об идеологическом противоборстве. Сегодня Москва не продвигает по миру коммунистические ценности и не занимается формированием «общества нового типа» внутри страны. Однако риторика, используемая сторонами, изобилует образами врага и не допускает разумных компромиссов, хотя дипломаты и практики предпринимают активные действия по поиску выхода из сложившегося тупика.

Парадоксальность ситуации в том, что украинский кризис, с одной стороны, не открыл ничего нового. Противоречия между Западом и Россией относительно взглядов на постсоветское пространство существовали и раньше, свидетельство тому – конфликт на Кавказе в августе 2008 года. Он стал своеобразным увеличительным стеклом, выпукло обозначив имевшиеся раньше разночтения. Для Москвы Евразия всегда виделась как сфера особого интереса (некий аналог американской «доктрины Монро» для Латинской Америки), Вашингтон же не считал возможным с такой логикой соглашаться. И не в силу абстрактного альтруизма и ценностных соображений, а из-за опасений прецедентов (англосаксонское правовое мышление оказывает свое влияние на процессы принятия решений). Ведь если можно Москве в Грузии и на Украине, то почему нельзя Китаю на Тихом океане и в Центральной Азии, Турции и Израилю на Ближнем Востоке или Индии в индийском субконтиненте?

Украинский кризис (просто в силу параметров страны) стал точкой перехода количества в качество. Если до 2014 года Москва пыталась интегрироваться в западный мир (с учетом своих интересов, особых подходов, например, к постсоветскому пространству, понимаемому как сфера исключительной важности), то после Крыма и Донбасса Россия пытается заявить о себе как о самостоятельном центре силы и влияния. Что из этого получится, со стопроцентной точностью не возьмется сегодня сказать никто. Подобная заявка имеет как интересные перспективы, так и сложности, и явные издержки, и риски, ощутимые уже сегодня.

Коллизии вокруг Крыма и конфликт в Донбассе в очередной раз показали отсутствие реально работающего международного права и эффективного международного арбитража для спорных вопросов, касающихся взаимоотношений центра и региона в кризисных условиях. Снова, как это уже было ранее на Балканах или в Закавказье, у ведущих мировых игроков не было консенсуса относительно четких критериев по поводу отделения, сохранения территориальной целостности и соблюдения прав человека при проведении антисепаратистской кампании.

Впрочем, украинский кризис создал новые реалии не только в отношениях между Москвой и Западом, но и на постсоветском пространстве. В 2014 году Евразия в ее беловежском издании перестала существовать. Создан прецедент изменения существовавших межреспубликанских границ, созданных во времена СССР. Что придет на место постсоветской интеграции, которая показала свою малую эффективность (если не сказать ее полное отсутствие)? «Развод» продолжается вместе с сопутствующими этому явлению эксцессами. Общее советское прошлое уходит, национальный эгоизм выходит на первый план. Даже среди союзников: самый яркий пример – споры и дискуссии вокруг российско-абхазского договора или разночтения между Москвой, Минском и Астаной. Нельзя сказать, что все гладко и в отношениях между РФ и Арменией. И в ближайшем будущем, скорее всего мы будем иметь дело с Россией, озабоченной не столько интеграцией ради самой интеграции, сколько со страной, ориентированной на себя и свое понимание интересов, которые следует защищать.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

O блоге

O блоге

Евразия — величайший материк на Земле. Экспертный анализ событий в России, на постсоветском пространстве и в примыкающих регионах.

Об авторе

Об авторе

Сергей Маркедонов

Сергей Маркедонов – приглашенный научный сотрудник вашингтонского Центра стратегических исследований, специалист по Кавказу, региональной безопасности Черноморского региона, межэтническим конфликтам и де-факто государствам постсоветского пространства, кандидат исторических наук. Автор нескольких книг, более 100 академических статей и более 400 публикаций в прессе. В качестве эксперта участвовал в работе Совета Европы, Совета Федерации, Общественной палаты РФ. Является членом Российской ассоциации политической науки и Союза журналистов РФ.

Наши блоги

Календарь

March 2024
M T W T F S S
« Jan    
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031