30 сентября в Сухуми широко отмечалось двадцатилетие Дня победы и независимости.

Официальные поздравления по этому случаю прислал и президент России Владимир Путин, а в торжествах приняли участие представители Южной Осетии, Приднестровья, Нагорного Карабаха, а также абхазской диаспоры из Турции.

Двадцать лет назад, в последний сентябрьский день 1993 года вооруженные формирования непризнанной Абхазии при поддержке добровольцев из Конфедерации горских народов Кавказа (КГНК) установили свой контроль над большей частью территории бывшей Абхазской АССР. Впоследствии потребовались значительные усилия для интеграции Гальского района, расположенного на востоке непризнанной республики (он по-прежнему населен преимущественно не абхазами, а грузинами). Позднее, в августе 2008 года, после «пятидневной войны» под контроль Сухуми перешло и Кодорское ущелье.

За два десятилетия в Абхазии и вокруг нее произошли значительные изменения. Однако большая часть экспертов, журналистов и политиков по-прежнему рассматривает положение дел в этой республике лишь в формате грузино-абхазского конфликта, хотя вооруженное противостояние между Тбилиси и Сухуми продолжалось всего 14 месяцев, не считая попыток «разморозки» в 1998, 2001 и в2006-2008 гг. Какие же трансформации можно рассматривать как наиболее существенные и принципиальные?

Во-первых, двадцать лет назад был дан старт абхазской де-факто государственности. Можно по-разному относиться к этому явлению, но строительство постсоветской Абхазии представляется намного более сложным процессом, чем российская оккупация или действия «марионеток Кремля». В формате блога всех нюансов не охватить. Скажу лишь, что в 1996 году Россия вместе с Грузией пыталась организовать совместную блокаду (морскую и сухопутную) Абхазии. Однако это не сделало жителей непризнанной республики лояльными гражданами единой Грузии. На сегодняшний день Абхазия прошла несколько выборных циклов и создала прецеденты мирной передачи высшей власти, а также ротации парламента. В Грузии, кстати, главы государств еще ни разу не менялись в соответствии с конституционной процедурой и посредством выборов. Правда, не исключено, что уже в октябре 2013 года такой прецедент будет создан.

Впрочем, благостной картинки складываться не должно. До сих пор перед абхазскими властями и обществом остро стоит вопрос качества власти и управления. Слишком сильны неформальные группы влияния. Далеки от своего цивилизованного решения вопросы собственности и защиты прав собственников. Недостаточно представлены в органах власти представители этнических меньшинств (притом, что сами абхазы составляют в общем составе населения лишь чуть более 50%).

Во-вторых, значительно изменилось соотношение между грузинским и российским факторами в Абхазии. Еще вчера угроза со стороны Тбилиси составляла если не 100, то 90% всей абхазской повестки дня. Сегодня этот сюжет отошел на второй план. Российские военные и пограничники гарантируют самоопределение Абхазии от Грузии, хотя не менее важным является вопрос о позитивном наполнении этого самоопределения. Как бы то ни было, сегодня «разморозка» конфликта кажется маловероятной. Из РФ в республику поступают финансовые средства, Москва играет ключевую роль в восстановлении Абхазии. Однако и здесь не все так просто. Абхазские политики (особенно оппозиция) опасается массированного проникновения крупного российского бизнеса, а также растущей зависимости республики от большой России в плане безопасности.

Особая статья – взаимоотношения Абхазии с национальными движениями народов Северного Кавказа.     На протяжении двух десятков лет этот сюжет оставался в тени других этнополитических проблем. Между тем его значение не следует недооценивать. В ходе грузино-абхазской войны представители адыгских движений поддержали родственных им абхазов (народ абхазо-адыгской группы кавказской семьи языков). За 14 месяцев вооруженного конфликта через Абхазию прошло около 2,5 тысяч адыгских добровольцев.

Начальником штаба, а затем министром обороны Абхазии во время военных действий (а потом и в мирное время – в 2005–2007 гг.) был кабардинец Султан Сосналиев. Именно кабардинский отряд во главе с Муаедом Шоровым сыграл решающую роль в штурме здания Совмина Абхазии, где в годы конфликта располагалась прогрузинская администрация. После этого образ адыго-абхазской дружбы и военного братства долгие годы определял отношения между де-факто республикой и черкесскими объединениями. Однако даже самые близкие союзники проходят испытание новыми вызовами и разночтениями в трактовках национальных интересов.

Таковым и стало отношение к предстоящим зимним Олимпийским играм в Сочи. Действительно, известный курорт и одна из российских столиц (именно там любят проводить свои отпуска президент и премьер-министр России) имеет для черкесов, как внутри России, так и в диаспоре большое символическое значение. Здесь произошла последняя битва Кавказской войны (1864), был избран сочинский Меджлис, ставший попыткой политической консолидации адыгов в борьбе против территориальной экспансии Российской империи (1861). Отсюда и известное оживление черкесских движений. Далеко не все из них (в России или в диаспоре) предлагают в качестве основной стратегии признание «геноцида» адыгов. Мнения существуют разные. Но данная дискуссия создала немало сложностей в отношении между абхазским руководством и адыгскими активистами, часть из которых положительно отреагировала на северокавказские инициативы официального Тбилиси последних лет. Все это, однако, не означает, тотальной ревизии адыго-абхазских отношений. Но вот существенная корректировка в новых условиях налицо.

Таким образом, история последних лет показала, что завершение вооруженного конфликта и даже победа над противником отнюдь не гарантируют безоблачного бытия без новых проблем, противоречий и вызовов. Даже со стороны тех, кого еще вчера ты безоговорочно считал союзником. И сегодня Абхазия во многом по-новому выстраивает свои отношения с окружающим миром. Самоопределение от (Грузии) кажется завершившимся, а вот самоопределение ради новых целей только начинается. И идет совсем не просто.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон