1 апреля глава Чеченской Республики Рамзан Кадыров выступил с инициативой ограничить выезд за рубеж для чиновников, владеющих государственными секретами. В статье, специально подготовленной для газеты «Известия», он дал развернутую мотивацию своего предложения. По мнению Кадырова, в советские времена существовали значительные ограничения для поездок за рубеж для ответственных работников. Власти оправдывали это соображениями национальной безопасности. Непраздный вопрос, уберегли ли они СССР от распада? В сегодняшних же условиях, считает руководитель Чечни, «никто не оспаривает права граждан на свободное передвижение», но в случае сохранения за собой свободы выбора, не следует «выбирать судьбу государственного служащего».
Сразу по прочтении кадыровского текста, признаться, возникали двойственные ощущения. Сама инициатива главы северокавказской республики выглядела как первоапрельская шутка. Зачем, в самом деле, придумывать какие-то новые порции ограничений, если действующее российское законодательство данные вопросы регулирует? Никаких «правовых Америк» здесь открывать не нужно. И кому, как не дипломированному юристу Кадырову этого не знать. Впрочем, в одном из своих интервью чеченский руководитель затруднился назвать тему своей дипломной работы, сославшись на занятость. Замечу также, что любые патриотические соображения не отменяют необходимости для государства осуществлять внешнюю политику и интегрироваться в мировую экономику. Тем паче, Россия – постоянный член Совбеза ООН, участник ОБСЕ, «двадцатки» и «восьмерки», а с недавнего времени еще и ВТО. Москва осуществляет немало интеграционных проектов на постсоветском пространстве и за его пределами (начиная от БРИКС и ШОС, и заканчивая ОДКБ и Евразийским союзом). Все это не просто оправдывает, а настоятельно требует международных визитов для людей, допущенных к большим государственным секретам. Риторический вопрос, разве не владеют ими президент, премьер, министр иностранных дел и обороны? В общем, речь идет об азах политики, которые даже странно обсуждать в серьезной подготовленной аудитории.
Однако пока что реакция по поводу первоапрельской экстравагантной инициативы руководителя Чечни не поступало. Да и сам политический стиль Рамзана Кадырова не предполагает особой шуточности. Всеми своими действиями он демонстрирует и в пределах Чечни, и за ее пределами, что пришел «всерьез и надолго». У Рамзана Ахматовича внутри республики не осталось серьезных оппонентов. Все те, кто бросал ему вызов (а среди них было немало и таких, кто поддерживал Россию и помогал ее борьбе с сепаратистскими и исламистскими устремлениями), так или иначе, сложили оружие. Такой концентрации единоличной власти в Чечне не было ни при Джохаре Дудаеве, ни при Аслане Масхадове. Кадыров – особый региональный руководитель. Подавляющее большинство глав субъектов РФ не являются публичными политиками. Более того, они традиционно делают акцент на том, что выступают в роли «технократов», «менеджеров» и «практиков». Глава Чечни – не просто публичный политик (недавно он по индексу цитирования обошел с огромным отрывом всех российских губернаторов-блоггеров). Кадыров является политиком федерального уровня, поскольку прекрасно понимает свою роль и функциональное значение для нынешней российской власти. Уже не первый год он служит как бы символом «замирения Чечни», то есть той темы, которая, во многом, обеспечила вхождение Владимира Путина во власть, а также его первоначальную популярность. И в данном случае совсем не важно, что данный символ имеет свои изъяны и далек от совершенства. Главное, что Кадыров обеспечивает внешнюю лояльность, высочайшие результаты голосования и иллюзию единства. Кто еще из региональных руководителей называл себя публично «пехотинцем Путина»? И в самом деле, Кадыров и его команда, как бы кто к ним ни относился, обладают значительным ресурсом популярности и поддержки в Чечне. Просто потому, что смогли создать, хотя бы и с большими издержками и перегибами, управляемую территорию на месте федерации полевых командиров.
Однако «цена вопроса» оказывается непомерно высокой. Вместо интеграции Чечни в общероссийское пространство – ее де-факто обособление и значительная степень автономии от Москвы для республиканской элиты. Отсюда и вся кадыровкая экстравагантность и самоуверенность, начиная от нынешней первоапрельской инициативы и заканчивая вызывающим поведением во время футбольного чемпионата. Если кто забыл, то можно напомнить, как в канун 2010 года глава Чечни предложил раз и навсегда разрешить проблемы Украины и Грузии, «обезопасив» Россию от их «негативного влияния». Кадыров может позволить себе публично корректировать директора ФСБ, экономические планы «Роснефти», игнорировать мнение северокавказского полпреда, козырять своими личными выходами на Путина.
Еще один небольшой штрих к известинской статье. Практически параллельно с инициативой об ограничении международных вояжей чиновников, сам Кадыров посетил Объединенные Арабские Эмираты (ОАЭ), где обсуждал перспективы инвестиционных проектов в Чечне. И нынешняя поездка на Ближний Восток – не первый внешнеполитический опыт Рамзана Ахматовича. В марте 2011 года в течение двух недель он посещал Иорданию, Саудовскую Аравию, ОАЭ. В ноябре 2012 года по приглашению наследного принца Кадыров побывал в Абу-Даби. Вот как живописал тот ноябрьский визит республиканский официоз: «Впрочем, и гость (речь идет о главе Чечни- С.М.) не пришел с пустыми руками. Коллекция дорогих подарков шейха Ахмада пополнится теперь чеченской национальной папахой и кинжалом с золотыми насечками». Формат комментария не позволяет подробное цитирование. Скажу лишь, что в этих описаниях чеченский лидер уподобляется средневековому восточному владыке.
В публикациях правозащитников и экспертов Чечня нередко рассматривается как «закрытая республика». Однако получается, что закрытость закрытости рознь. Как и заграница загранице. Далеко не для всех дверь в Чечню закрыта. Стоит отметить в этом контексте, что первый заграничный рейс из восстановленного аэропорта Грозный был совершен в Эр-Рияд. И если Запад в высказываниях Кадырова наделяется однозначно негативными оценками, то для Востока чеченский лидер открыт. Пока что МИД РФ на эту тему предпочитает своих комментариев не давать. Думе же, готовой метать громы и молнии по поводу американской поездки депутата Гудкова-младшего, совсем не интересно (в контексте «пробуждающегося Ближнего Востока), а какие темы обсуждались в ОАЭ, так сказать, в неформальной обстановке? Здесь доверие к человеку, обладающему, между прочим, немалыми государственными секретами, полное и безоговорочное.
Впрочем, это вопрос о приоритетах. Не Кадырова, а центральной власти. Если на первом месте забота не о государстве и его благе, а личная лояльность первому лицу – то на выходе получается региональный культ личности за счет российского налогоплательщика. Однако такой культ – вовсе не тема для упражнений в острословии. На мой взгляд, само его существование жестко противопоставляет Чечню остальной России. И весьма показательно, что недавний пожар в Грозном вызвал горький сарказм русскоязычного интернета. Оправдывать примитивную кавказофобию, конечно же, нельзя ничем, но стоит заметить, что для блоггеров пожар на архитектурном воплощении политики «чеченизации власти», сутью которой является приватизация государственных институтов, стал символом ее провала.
Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, Вашингтон, США

25 марта парламент Грузии в третьем чтении принял конституционную поправку, серьезно меняющую соотношение полномочий между основными институтами государственной власти. Теперь президент не сможет отправлять в отставку правительство исключительно по своему усмотрению. Ранее глава государства мог пойти на смену кабинета министров, не слишком считаясь с мнением депутатского корпуса. Согласно старым правилам игры, президент мог троекратно вносить на рассмотрение парламента кандидатуру нового премьер-министра, и, в случае ее отклонения, имел право роспуска высшего законодательного органа страны. Отныне президент Грузии не сможет расстаться с ныне действующим правительством и назначить новое без поддержки депутатов. Теперь в случае троекратного отклонения новой кандидатуры главы кабинета народными избранниками, старый премьер-министр и его команда продолжат выполнять свои функциональные обязанности.
Таким образом, сегодня полномочия Михаила Саакашвили сократились не только де-факто (что уже начало происходить после прошлогоднего поражения его партии «Единое национальное движение на парламентских выборах), но и де-юре. Принятие конституционной поправки имеет, как тактическое, так и стратегическое измерение. С одной стороны, ее можно рассматривать, как очередной успех коалиции «Грузинская мечта» и ее лидера, действующего главы правительства Бидзины Иванишвили. Именно из этой части грузинского политического спектра исходила инициатива корректировки Основного закона «здесь и сейчас», не дожидаясь реализации конституционной реформы, намеченной на период после окончания президентских выборов в октябре нынешнего года.
Следует заметить, что мартовская поправка носит временный характер. Когда конституционная реформа начнется по завершении выборов главы государства, поправка прекратит свое действие. Ее принятие – это реакция на сложившееся в октябре прошлого года двоевластие и одновременно попытка выйти из него. И не просто выйти, а выйти определенным образом, то есть с перевесом для коалиции «Грузинская мечта». Для этого у сторонников Иванишвили есть все козыри на руках. Под их контролем находятся парламентское большинство и кабинет министров, силовые структуры. Они смогли начать смену дипломатического корпуса. В то же самое время, «Единое национальное движение» начинают покидать вчерашние сторонники президента. Это происходит и в парламенте (на сегодняшний день уже 11 депутатов оставили фракцию некогда правящей партии), и в представительном органе грузинской столицы Тбилиси. В итоге в стране есть парадоксальный феномен «оппозиционного президента» – сам Михаил Саакашвили определил ситуацию таким образом. Конечно, сегодня он еще контролирует Государственную канцелярию, а мэр Тбилиси демонстрирует ему свою поддержку. Но реальная власть в стране шаг за шагом переходит к премьер-министру и его сторонникам.
Впрочем, не следует видеть в недавних конституционных изменениях отражение лишь сегодняшней политической повестки дня. Октябрьские президентские выборы и конституционная реформа завершит двенадцатилетний цикл новейшей политической истории Грузии, стартовавший вместе с «революцией роз». Напомню, что одним из движущих факторов выступления против Эдуарда Шеварднадзе был не протест против фальсификаций (это был лишь повод), а стремление избавиться от приватизированного государства, получив взамен него эффективные институты власти. И хотя за 12 лет определенные успехи по части «деприватизации» власти были сделаны, переход от неформальных механизмов принятия решений к правовым не был завершен. Достаточно сказать, что за 8 лет в Конституцию Грузии было внесено 30 поправок. Это больше, чем за всю историю США с самого момента принятия Основного закона этой страны. Нередко укрепление государственных институтов вытеснялось политической целесообразностью, а также задачей укрепления личной власти лидера страны и правящей партии. Поэтому среди грузинских оппозиционеров в последние годы стал популярным тезис о «путинизации Грузии». Между тем, сами противники Саакашвили, придя во власть, повели фронтальную атаку на «оппозиционного президента». Моментами создается ощущение, что для них уход их игры действующего главы государства намного важнее, чем установления внятных правил игры для всех. И внесение поправок к Основному закону – яркое тому свидетельство.
Да, возможность того, что Саакашвили рискнет и пойдет на роспуск парламента и смену правительства, де-юре блокирована. Но нет гарантий того, что посредством усиления своих позиций «Грузинская мечта» не повторит путь «Единого национального движения», которое тоже далеко не сразу добилось доминирующего положения во внутренней политике страны. Тем паче, что на этом пути традиционно немало соблазнов. Сейчас «Грузинская мечта» имеет высокую популярность и солидный ресурс народной поддержки. Однако ни социально-экономические вопросы (безработица, бедность, плачевное положение дел в аграрном секторе), ни внешнеполитические сюжеты пока еще не получили со стороны правительства своего качественного решения. Значит, как минимум, вопросы к новой власти будут не уменьшаться, а возрастать. Таким образом, на сегодняшний день главной задачей остается сохранение политической стабильности до октябрьских выборов президента и проведение самой кампании на качественном уровне. Впрочем, с завершением одного политического цикла начнется другой, и многие старые проблемы, и прежде всего, повышение эффективности, государственного управления, перейдут по наследству.
Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

15 марта в Санкт-Петербурге состоялось очередное заседание Высшего государственного Совета Союзного государства России и Беларуси. От этого события было трудно ожидать сенсаций. В первую очередь потому, что «союзная площадка» уже давно не является приоритетным направлением для российско-белорусской стратегической кооперации. Напомню, что Договор о создании Союзного государства был подписан еще 8 декабря 1999 года. Но с того самого времени у так называемого союзного государства не появилось ни общего президента, ни общего правительства, силовых структур и гражданства. Сегодня и для участников «странного Союза», и для внешних наблюдателей более или менее очевидно: объединения двух государств в одно целое ожидать не приходится.
Для этого нет мотивации ни у Москвы, ни у Минска. Белорусский лидер не готов поступиться своей эксклюзивной властью с тем, чтобы оказаться «первым среди равных» глав российских регионов (да и то не факт, что у него получится опередить такого фаворита Путина, как Рамзан Кадыров).
Москва же опасается прецедентов. Формальное объединение двух постсоветских стран будет воспринято на Западе, как расширение российской государственной территории. После признания независимости Абхазии и Южной Осетии это чревато не только усложнением отношений с США и ЕС, но и ростом аппетитов региональных властей внутри РФ. И я уже не говорю о том, что по самой процедуре объединения Москва и Минск еще много лет назад заявили разные позиции – белорусские власти назвали унизительным предложение о вхождение в состав России шестью отдельными областями, а не отдельным субъектом.
И, тем не менее, заседание в Санкт-Петербурге даже при отсутствии сенсационности, обозначило несколько важных вопросов. Если проанализировать заявления для прессы, сделанные Владимиром Путиным и Александром Лукашенко после заседания «Высшего государственного совета», то сразу бросается в глаза то, что собственно «союзной повестки» там почти что не было. Речь шла о росте товарооборота между странами (он вырос на 10% за прошлый год), о российском инвестировании в белорусскую экономику, о совместных проектах в энергетике (прежде всего, строительство АЭС в Беларуси), космосе, высоких технологиях, сфере безопасности. Таким образом, на первый план выдвигается как межгосударственное взаимодействие, так и евразийские интеграционные проекты (Таможенный союз, Евразийский союз). И формат «Союзного государства» остается де-факто площадкой для обсуждения текущих вопросов, а также общей тактики и стратегии.
И хотя Беларусь часто противопоставляется Украине, как партнер более удобный и податливый, в реальности у Москвы и Минска есть свое «меню противоречий», которое время от времени прорывается в публичное пространство. Россия хотела бы большей свободы рук для своего бизнеса внутри Беларуси, что противоречит авторитаризму и монополистическим подходам Александра Лукашенко. Налицо, конфликт экономической целесообразности (а роль России в поддержании на плаву белорусской экономики велика, если не сказать – решающая), и политических резонов.
Белорусский «батька» – политик, который уже много лет навязывает Москве понятные только ему правила игры. При этом за все годы кооперации двух стран в Кремле настолько отождествили саму идею интеграции с личностью главы Беларуси, что теперь крайне сложно будет доказывать выгодность такого партнерства помимо формата «Путин-Лукашенко». В Москве понимают, что никакой лидер (даже самый харизматический) не может править вечно. Пример Уго Чавеса тому самое последнее подтверждение.
Интересное совпадение. Очередное заседание Государственного совета в Санкт-Петербурге прошло в канун Дня воли, празднуемого белорусской оппозицией. Этот день широко отмечается в Европе и даже в США. Он посвящен провозглашению первого независимого национального государства белорусов – Белорусской народной республики – 25 марта 1918 года. В этом году исполняется 95 лет БНР. И сегодня оппозиция рассматривает весь сегодняшний российско-белорусский проект как угрозу для национального суверенитета. И как препятствие для продвижения белорусского государства в мир. И, хотя в реальности картина далеко не так однозначна, данный фактор также следует держать в уме, в первую очередь в Москве.
Сегодня шансы оппонентов «батьки» выглядят не очень впечатляющими. И не только из-за пресловутого административного ресурса и режима личной власти, не позволяющего белорусской оппозиции добиться перемен путем участия в выборах. Система патронно-клиентских отношений имеет определенную популярность в переходных обществах, и белорусское – не исключение.
Но нельзя не заметить, что пространство для маневра у Лукашенко сегодня не столь велико. Для Запада он уже давно «последний диктатор Европы». Существование венесуэльского «канала поддержки» после смерти Чавеса оказывается для Минска крайне проблематичным. То же можно сказать и про Иран. По справедливому замечанию политолога Михаила Агаджаняна, «Запад нашел «болевую точку» Тегерана и теперь шаг за шагом склоняет его крупнейших нефтяных партнеров к пересмотру действующих контрактов. Особое внимание на нынешнем этапе уделяется Индии, занимающей вторую строчку в списке главных импортеров иранской нефти».
Остается КНР, но в отличие от республик Центральной Азии или африканского направления, Беларусь вряд ли станет первостепенным приоритетом для Пекина. Значит, при любом раскладе, другой альтернативы у Минска, кроме России, сегодня не просматривается.
Но и Кремль так же далек от альтруистических помыслов. Помощь в сохранении эксклюзивных позиций внутри Беларуси для Лукашенко не будет бесплатной. Вопрос – как стороны смогут обойти тот набор противоречий, который был отмечен выше?
Похоже, Москве вновь придется разрешать «квадратуру круга»: пытаться сохранить свои позиции и защитить интересы в условиях, когда все связи и контакты в Беларуси предельно персонифицированы, а ставки сделаны только на одно-единственное лицо.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

8 марта 2013 года президент Республики Молдова Николай Тимофти принял прошение об отставке правительства. В отличие от большинства постсоветских стран Молдова – не президентская, а парламентская республика. Глава государства не может отправить в отставку кабинет министров своим указом. Он лишь реагирует на расклад сил в высшем представительном органе республики с соответствие с конституционной процедурой. Принятие прошения об отставке стало последствием решения депутатов парламента, которые иницировали вотум недоверия правительству 5 марта.
Сам вотум был инициирован Партией коммунистов Республики Молдова (ПКРМ), которая является в нынешнем составе парламента главной оппозиционной силой. За недоверие также проголосовали социалисты, депутаты, не входящие в разные фракции. Но самым важным были не голоса оппозиционеров, а поддержка их инициативы фракцией Демократической партии в полном составе. Ранее молдавские демократы входили в проправительственный «Альянс за европейскую интеграцию» и поддерживали главу кабинета министров Влада (Владимира Филата). Таким образом, правительство, пребывавшее у власти немногим более двух лет, уходит в отставку.
Вместе с ним остается в прошлом и «Альянс за европейскую интеграцию». Даже если на новом этапе возникнет структура с аналогичным названием и похожими целями, это будет уже другое объединение. Не исключено, что среди его лидеров появятся новые персонажи. Как бы то ни было, а после отставки правительства президент должен начать консультации по формированию нового кабинета министров. По окончании данной процедуры происходит выдвижение кандидатуры на пост премьер-министра для ее одобрения депутатским корпусом. В течение 45 дней у главы государства есть возможность повторить такое выдвижение. Если за полтора месяца парламент не определится с утверждением премьера, то все политические силы республики ждут досрочные парламентские выборы.
За последние 4 года у Молдовы накопился немалый опыт по этой части. Фактически он является уникальным на постсоветском пространстве. После того, как в апреле 2009 года ПКРМ (правившая в течение восьми предыдущих лет) одержала победу на парламентских выборах, но не смогла избрать президента (при процедуре избрания не хватило всего 1 голоса), была назначена повторная кампания. В ходе повторного голосования в июле 2009 года коммунисты получили относительную победу (48 мандатов), но в то же время их оппоненты смогли консолидироваться в рамках «Альянса за европейскую интеграцию» и получить парламентское большинство. Политическое доминирование компартии во внутренней политике Молдовы завершилось, многолетний глава государства Владимир Воронин ушел в отставку.
Однако уже при самом формировании Альянса было видно, что силы, создавшие эту политическую коалицию крайне разнородны. В его состав вошли представители Либеральной партии, чей лидер (Михай Гимпу) последовательно выступает за объединение с Румынией, Демпартии во главе с экс-коммунистом Марианом Лупу, возглавившим демократов лишь незадолго до досрочных июльских выборов 2009 года, и либеральные демократы во главе с Владом Филатом, имевшим репутацию прагматика. Достаточно сказать, что победив ПКРМ и избрав своего спикера и премьера, Альянс долгое время не мог решить задачу по избранию нового президента. И дело тут не только в несговорчивости коммунистов, но, прежде всего, во внутренних разногласиях между молдавскими «европеистами». Из-за этого Молдове потребовались еще и референдум о всенародном избрании президента и новые парламентские выборы (обе кампании прошли в 2010 году).
Но и это не вывело республику из внутриполитического тупика. Помог последующий раскол внутри ПКРМ, давший Альянсу возможность выдвинуть, наконец, компромиссную фигуру на пост президента.
Однако события начала 2013 года снова показали, насколько непрочным оказалась проевропейская коалиция. Скандал вокруг первого вице-спикера парламента и главного спонсора Демпартии Влада Плахотнюка, спровоцировал расхождения между демократами и остальными членами коалиции. В результате при обсуждении вотума доверия правительству ПКРМ оказалась по одну сторону не только с оппозиционными социалистами, но и с фракцией Демократической партии.
Какие последствия может иметь мартовская история? На мой взгляд, в будущем сохраняется возможность для реализации нескольких сценариев. Компартия, как никто другой заинтересована в досрочных выборах. Все что в массовом сознании было связано с «эпохой Воронина» со знаком минус начинает терять свою актуальность. По-прежнему не решены такие острые проблемы как бедность, коррупция, безработица, преступность. Не стоит, кстати, забывать, что скандал вокруг фигуры Плахотнюка, поставивший крест на правительстве Альянса, возник после гибели предпринимателя Сорина Пачу на охоте с участием высокопоставленных чиновников. И на социальном недовольстве, патерналистских настроениях можно играть, противопоставляя ошибки проевропейской коалиции последних лет ностальгии по «старым добрым временам». Тем паче, что недавно Венецианская комиссия Совета Европы официально постановила, что запрет символики ПКРМ (серп и молот), за что так активно выступали представители Альянса, нарушает Европейскую конвенцию.
Однако теоретически есть вариант избежать опасного для «европеистов» сценария. В этом случае представителям либералов и либерал-демократов необходимо найти и выдвинуть фигуру технократа-прагматика, который не вызывал бы жесткого неприятия у оппозиционеров, и мог бы оказаться приемлемой кандидатурой для «раскольников»- демократов. Как говорится, осталась самая малость – определиться с такой персоной. Как показывают события предыдущих лет, это будет сделать не так просто.
Сегодня нет недостатка в спорах относительно возможного внешнеполитического выбора Молдовы. В случае возможного углубления политического кризиса и успеха Компартии стране предрекают разворот в сторону Таможенного Союза и евразийской, а не европейской интеграции. Хотелось бы в этой связи напомнить, что в свое время не либералы и не демократы, а коммунисты во главе с Ворониным «похоронили» план приднестровского урегулирования, подготовленный под эгидой администрации президента РФ. «Альянс за европейскую интеграцию» так и не вывел страну из СНГ, чего также ожидали многие обозреватели. В любом случа ставить телегу впереди лошади не стоит. Любые разговоры о внешнеполитических разворотах будут актуальны только тогда, когда политический класс Молдовы преодолеет возникший вакуум власти.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон, США)

4 марта в загородной резиденции Завидово в Тверской области прошла встреча президентов России и Украины. Переговоры Владимира Путина и Виктора Януковича приковали к себе значительный интерес по многим причинам. Во-первых, сегодня двусторонние отношения переживают не самый блестящий период. Когда в 2010 году четвертый президент Украины выиграл президентские выборы, Москва воспринимала этот результат, как большой геополитический успех. Виктор Янукович победил лидера «оранжевой революции» Виктора Ющенко. Предшественник ныне действующего президента Украины выступал за максимальное снижение российского влияния на свою страну, а также за ускорение европейской и североатлантической интеграции.
Поэтому начало президентской легислатуры Януковича воспринималось в Москве, как прорыв. Были подписаны Харьковские соглашения, предполагавшие пролонгацию пребывания российского Черноморского флота в Севастополе. Да и сама риторика Киева свидетельствовала о возвращении прагматики в отношения между двумя странами. Однако «медовый месяц» не перерос в нечто большее. Уже на сотый день своего президентства Янукович заявил, что не готов признать независимость Абхазии и Южной Осетии. Его администрация проявила интерес к альтернативным энергетическим проектам (то есть тем, где у России нет решающего голоса), показав преемственность позиций с предыдущими президентскими командами. Обозначились противоречия и по «газовой проблеме», и по перспективам евразийской интеграции. И хотя в публичном пространстве лидеры двух стран старались не вести друг против друга жестких информационных кампаний, не осталось незамеченным то, что визит Виктора Януковича в Москву, намеченный на 18 декабря 2012 года, был перенесен. Тогда помощник российского президента Юрий Ушаков заявил о необходимости «провести дополнительную экспертную работу по доводке документов, которые планировалось подписать в ходе визита». В политически корректной форме было фактически заявлено о том, что для подписания нет предмета.
Напротив, Киев, несмотря на все сложности, не исключил из своей повестки дня такой приоритет, как кооперация с ЕС. Более того, буквально в канун встречи в Завидово Янукович посетил Брюссель, где принял участие в пленарном заседании саммита «Евросоюз–Украина». В столице объединенной Европы Виктору Януковичу было обещано подписать соглашения об ассоциации с ЕС уже до конца текущего года. В Москве крайне ревностно относятся к попыткам бывших союзных республик выстраивать свою политику на европейском направлении. Но ревность ревностью, а на инициативы партнеров из ЕС необходимо реагировать собственными проектами и программами. И Владимир Путин готовился к тому, чтобы более детально остановиться на рассмотрении выгод от участия Украины в Таможенном союзе и евразийской интеграции в целом.
Во-вторых, Украина медленно, но верно начинает готовиться к президентской кампании. Прошедшие парламентские выборы, хотя и зафиксировали определенный ресурс популярности за «партией власти», все-таки показали и значительный процент недовольства действующей президентской командой. Голосуют то в постсоветских странах не столько за объединения, сколько за личности, которые стоят во главе. В украинских выборах вне зависимости от степени участия Москвы «российский фактор» традиционно играет большую роль. Прошлогодняя парламентская кампания зафиксировала некоторый рост радикальных и популистских настроений в обществе, на которых будут играть, как сторонники, так и противники сближения с Россией.
Насколько мартовская встреча изменила динамику двусторонних отношений? На первый взгляд, она лишь дополнительно подчеркнула тот набор проблем, который существует между Москвой и Киевом. Россия хочет от Украины более четкого и определенного геополитического выбора. В свою очередь Украина преследует иные цели. Интерес к европейской интеграции у Януковича и его команды более, чем очевиден. Но в то же самое время Европа подвергает Киев прессингу по «делу Тимошенко». Сделать однозначный выбор в пользу европейского вектора для любого гибридного режима (каковым является сегодняшняя украинская власть) проблематично. Добавим к этому прагматические соображения. Проблема модернизации украинской газотранспортной системы требует средств. Непраздный вопрос, каковыми могут быть условия таких вложений? Радикальный выбор Киева в пользу либо ЕС либо ТС также создает немало трудностей, в особенности с учетом перспективы ограничений свободного движения рабочей силы в пределах Таможенного союза с 2015 года. Между тем, граждане Украины в значительной степени связаны с российским рынком труда. Да и европейский рынок также смягчает социальные последствия безработицы и других социальных проблем.
В Завидово ни российская, ни украинская точка зрения не возобладала. Москва не добилась от Киева однозначного выбора, но и Киев не заставил Москву признать необходимость и эффективность диверсифицированной внешней политики. Таким образом, мартовская встреча Виктора Януковича и Владимира Путина может рассматриваться, как промежуточное звено в двусторонних отношениях. Украина продолжит лавировать между Брюсселем и Москвой, а Россия будет настаивать на том, чтобы украинские партнеры активнее подключились бы к продвижению в Таможенный союз. Кардинальных изменений не произошло. Процесс выработки оптимальной модели взаимоотношений продолжается.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

В отношениях между Европейским Союзом и Украиной наметились позитивные тенденции. 25 февраля украинский президент Виктор Янукович был приглашен в Брюссель. Согласно оценке информационного ресурса ЕС «EU Observer», между объединенной Европой и Киевом завершена «мини-холодная война». Подобная оценка мне видится публицистическим преувеличением, поскольку, несмотря на все сложности, ЕС и Украина не отгораживались друг от друга «железным занавесом», и не вступали в «посреднические войны». Однако поводов для того, чтобы констатировать резкое ухудшение двусторонних отношений в последние два года, было хоть отбавляй.
После того, как бывший премьер-министр и участник президентской кампании 2010 года Юлия Тимошенко оказалась под следствием, судом, а затем и в заключении, Европа недвусмысленно выразила свое недовольство практикой использования подобных методов борьбы с политическими оппонентами. Как следствие – первый за 15 лет срыв саммита ЕС-Украина в 2012 году. И это не говоря уже о неучастии глав ряда стран ЕС в официальных мероприятиях главного европейского праздника спорта, футбольного чемпионата, а также ялтинском саммите Центральной и Восточной Европы.
Пожалуй, пиком всего этого охлаждения стали жесткие оценки прошлогодних парламентских выборов, которые были расценены Западом как откат Украины от демократических завоеваний прежних лет. Остроты ситуации добавляло и то, что подобные подходы разделялись и американской администрацией, к чьему мнению в Брюсселе крайне чувствительны. В СМИ Европы и США президент Янукович не раз сравнивался с главой соседней Беларуси Александром Лукашенко, а главе нового грузинского правительства Бидзине Иванишвили настоятельно советовали не повторять украинский опыт.
Однако, дойдя до определенного предела, ЕС и Украина не перешли «красные черты». Более того, уже в ходе обсуждения и утверждения предстоящего председательства Киева в ОБСЕ в 2013 году европейские партнеры не стали создавать препятствий Украине не этом направлении. Более того, они практически единодушно выразили надежду на позитивную роль украинской дипломатии в разрешении застарелых этнополитических конфликтов в Евразии, в особенности между Молдовой и Приднестровьем. Своеобразной прелюдией к брюссельскому визиту стала поездка Виктора Януковича в Польшу. Украинский лидер провел встречи со своими польским и словацким коллегами. В этом плане приглашение Януковичу в Брюссель не следует рассматривать как экспромт. Как минимум, это было тщательно подготовлено обеими сторонами. В чем же причина позитивных изменений в двусторонних отношениях? На мой взгляд, Украину и ЕС навстречу друг другу толкают соображения как тактического, так и стратегического характера.
Во-первых, как бы критично не относился Брюссель (и отдельные страны-члены Евросоюза) к личности четвертого украинского президента, его внутриполитические позиции после парламентских выборов выглядят достаточно крепкими. У Януковича нет мощной, и самое главное консолидированной оппозиции в Раде. Очевидно, что правительство Украины с трудом представляет, как реагировать на имеющиеся социально-экономические вызовы. Проблематично и наличие у него стратегии. Но в преддверии очередных президентских выборов массовые потрясения кажутся не слишком вероятными. Следовательно, разговаривать необходимо с тем, кто во власти, не пытаясь собственными руками сделать из него маргинала.
Во-вторых, ЕС откровенно опасается того, что закрытие дверей перед Киевом толкнут его в объятия Москвы и сделают евразийскую интеграцию безальтернативной. Эти резоны заметно пересиливают недовольство управленческим стилем Януковича. И не факт, кстати, что его потенциальный преемник будет по этой части более искушенным, чем действующий глава государства.
В-третьих, есть понимание активной вовлеченности Украины в европейские процессы. Эта страна напрямую граничит с несколькими членами НАТО и ЕС, по ее территории проходит транзитом российский газ. Отсюда и потребность в прагматическом характере взаимоотношений. Впрочем, свой интерес к Европе, несмотря на то, что этот «экзаменатор» бывает строже российского, присутствует и у Украины. Киев по-прежнему опасается складывать «яйца в одну корзину» и ограничивать свой внешнеполитический выбор лишь участием в постсоветских интеграционных проектах.
Между тем, вряд ли стоит предрекать новую безоблачную эру в отношениях Брюсселя и Киева. На кону сегодня стоит Соглашение об ассоциации и свободной торговле. Некоторые эксперты полагают, что уже осенью нынешнего года документ будет подписан. Однако при подписании столь важного соглашения каждая сторона попытается соблюсти свой собственный интерес. Вопрос об освобождении Юлии Тимошенко не снят с повестки дня, как этого хотелось бы многим в Киеве. Высшие чиновники ЕС уже публично озвучили мнение о том, что было бы правильно учесть их озабоченность в процессе продвижения к итоговому подписанию Соглашения.
Не менее щепетильным вопросом является и выбор экономических приоритетов. По словам председателя Европейской комиссии Жозе Баррозу, Киеву придется делать непростой выбор между Таможенным союзом и свободной торговлей с ЕС. Замечу, выбор этот будет делаться не только в кабинетах украинской власти, но и в ходе непростых переговоров с Москвой, которая крайне ревностно относится к попыткам сидения «на двух стульях». Можно вспомнить, что все без исключения предшественники Януковича пытались найти некую формулу, позволяющую Украине развивать конструктивные отношения и с Западом, и с Россией. Другой вопрос, как это получалось у них на практике.
Следовательно, первые признаки «оттепели» пока еще не следует рассматривать, как наступление нового сезона в отношениях между Киевом и Брюсселем, которым предстоит распутать еще немало трудных узлов. Однако стремление к прагматическому разрешению проблем обе стороны уже продемонстрировали.
Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Нынешний год для всех трех государств Южного Кавказа – время президентских выборов. Первой этот тест 18 февраля прошла Армения. Имя победителя определилось уже в первом туре. Действующий президент Серж Саргсян, получив 58, 64%, обеспечил пролонгацию своего пребывания на посту главы государства. На втором месте с 36, 75% депутат национального парламента, лидер партии «Наследие» и экс-министр иностранных дел Раффи Ованнисян.
Прошедшие выборы (а это была уже шестая кампания по избранию президента после обретения Арменией независимости) резко контрастировала практически со всеми предыдущими. Особый случай – выборы 1991 года, которые подводили черту под советским прошлым и открывали новую страницу в новейшей истории республики. Но практически все последующие кампании (1996, 1998, 2003 и 2008) отличались, во-первых, высоким уровнем конкуренции – в 1998 и в 2003 годах для определения победителя потребовалось два тура, а во-вторых – широким обсуждением итогов голосования после их подведения, включая массовые акции протеста.
При этом в 1996 и в 2008 годах не удалось избежать гражданского противостояния. В 2003 году «серебряный призер» выборов Степан Демирчян даже подал иск в Конституционный суд республики, по которому высшая судебная инстанция страны приняла решение о проведении референдума о доверии победителю выборов в течение года. Однако этот замысел так и не был воплощен, что создало тогдашнему лидеру Армении Роберту Кочаряну большие сложности в отношениях с США и странами Европейского Союза.
На этом фоне кампания 2013 года была выборами без интриги. Многие аналитики еще в конце декабря 2012 года уверенно предсказывали победу Сержу Саргсяну. По словам директора Института Кавказа Александра Искандаряна, основной проблемой для власти было «не набрать 90% голосов». Другой известный ереванский эксперт Сергей Минасян охарактеризовал выборы-2013 как «мыльную оперу с элементами политического детектива». Означает ли это, что в республике за пятилетний период были решены все острые социально-экономические и политические проблемы, а власть достигла небывалой популярности? Что именно это позволило ей без всякого труда решить вопрос о переизбрании президента уже в первом туре? Или речь идет о «закручивании гаек», после которого в обществе нет желания дискутировать и бороться за альтернативные варианты развития?
Не стоит торопиться с обобщениями и скороспелыми выводами. Естественно, за период с момента первого избрания Сержа Саргсяна в 2008 году власть не сделала чуда. В Армении и сегодня сохраняются и социальная поляризация, и коррупция, и нерешенные экономические проблемы. Нет существенных подвижек в процессе нагорно-карабахского урегулирования и нормализации отношений с Турцией.
Однако в пользу власти сработали три основных фактора. Первое – это умение Саргсяна использовать «мягкую» силу и во внутренней, и во внешней политике. Третий президент Армении получил наследство в виде крайне поляризованного общества и призрака «кровавой субботы» (трагических событий 1 марта 2008 года, когда власть применила силу против оппозиции). Самого Саргсяна рассматривали не более чем преемника Роберта Кочаряна, у которого были не только плохие отношения с оппонентами, но и многочисленные проблемы с Западом.
Однако Саргсян не пошел по пути «закручивания гаек». Он сумел пожертвовать малым ради сохранения большего, открыв возможности для «несистемной оппозиции» попасть в парламент и представительный орган столицы Армении. И хотя во внешней политике он не пошел на радикальные уступки, в отличие от Кочаряна он показал готовность успешно играть на нескольких досках, успешно кооперируя с Россией и ОДКБ, США, ЕС и НАТО. Второе – это неумение оппозиции координировать усилия, бороться ради общей цели и отодвигать на второй план личные амбиции. Похоже, для многих оппонентов власти первостепенной задачей был личный пиар, а не разработка работающей альтернативной стратегии. Ради объективности надо сказать, что для любого общества, находящегося в конфликте, на первый план выходят вопросы безопасности. И в том, что касается Нагорного Карабаха многие оппозиционеры – при всей их демократической риторике – занимают даже более жесткую позицию, чем власти.
Тот же Раффи Ованнисян не раз предлагал признать независимость Нагорного Карабаха, то есть пойти на шаг, резко меняющий статус-кво в застарелом противостоянии. В любом случае, Саргсян смог оказаться более внятным, предложив обществу традиционную постсоветскую парадигму о предпочтительности синице в руках журавлям в небе.
Третье – это смена поколений. Такие тяжеловесы, как первый президент Армении Левон Тер-Петросян покидают армянскую политику. Не принял участие в выборах (хотя это широко обсуждалось) и второй президент республики Роберт Кочарян. В нынешних условиях не имел шансов и легендарный диссидент Паруйр Айрикян. Он так и не смог до конца выйти за пределы «советско-антисоветского» дискурса. Но новое поколение политиков, сформированных уже после обретения национальной независимости, а не в период ее обретения, пока что не заявило о себе. Для них избирательный цикл 2017-2018 гг., скорее всего, станет первой серьезной пробой пера.
Впрочем, «опера оперой», а серебряный призер нынешних выборов Раффи Ованнисян пытается повторить опыт предшественников, заявляя о нарушениях в ходе избирательной кампании. Он призвал Сержа Саргсяна к публичному диспуту об итогах голосования. Ованнисян ранее не получал таких внушительных процентов поддержки. На прошлогодних парламентских выборах его партия набрала чуть больше 5% голосов. Отсюда, как мне кажется, и некоторое «головокружение от успехов». В действительности же речь идет о протестном голосовании. Просто в отличие от других оппонентов Саргсяна экс-министр и депутат намного лучше «раскручен» в информационном поле. Как бы то ни было, а глава республики получил не «среднеазиатские» результаты. И с этим он должен неизбежно считаться. Ближайшие шаги Саргсяна покажут, в какой мере он готов к признанию этого факта, и насколько он в состоянии вносить коррективы в свою политику.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

США завершают свое военное присутствие в Афганистане. Этот тезис стал одним из центральных пунктов в ходе ежегодного послания Барака Обамы Конгрессу (State of the Union). По словам американского президента, на родину уже вернулись 33 тысячи военнослужащих, а в течение нынешнего года еще 34 тысячи солдат и офицеров покинут Афганистан. При этом США уже весной нынешнего года ограничат свою роль в это стране лишь поддержкой национальных сил безопасности. Руководство же ими будет сосредоточено в руках официального Кабула.
Назвать это заявление президента Обамы экспромтом было бы неверно. Еще в мае прошлого года в ходе его незпланированного визита в Афганистан американский лидер и его афганский коллега Хамид Карзай подписали «Соглашение о стратегическом партнерстве». Этот документ, среди прочего, предполагал вывод из страны коалиционных войск к 2014 году. В январе нынешнего года главы двух государств договорились об ускорении процесса передачи боевых операций под непосредственный контроль афганских военных и других «силовых структур». Таким образом, акцент был смещен на косвенную помощь в борьбе с терроризмом, а не на прямое военное участие США.
Однако серьезное переформатирование американского присутствия в Афганистане поднимает немало острых вопросов. И они выходят за рамки «афганского вопроса». Президент Обама, отметив в своем выступлении серьезные поражения, понесенные «Аль-Каидой», справедливо подчеркнул, что одной лишь этой террористической сетью угроза миру не исчерпывается. Это показали и недавние события в Мали, и продолжающася гражданская война в Сирии (в которую вовлечены и радикальные исламисты), и непростая динамика в Йемене, Ливии, Египте.
Может ли кто-то дать гарантии того, что после ухода США ситуация в Афганистане не станет откручиванием часовых стрелок на отметку «2001 год»?
Ведь сколько бы ни говорил Вашингтон об успехах правительства Карзая, очевидно, что полноценные государственные институты пока еще в Афганистане не заработали. Эксперты говорят о практике «договорных районов», при которой центральная власть вынуждена прибегать к неформальным способам обеспечения лояльности. Подобная практика была апробирована и во времена Наджибуллы, после ухода советских войск в 1989 году. Известно, чем все это закончилось. И сегодня перспективы дезорганизации политического пространства в Афганистане остаются весьма вероятными. Тем паче, что проблема терроризма с повестки дня не снята. По-прежнему актуальной остается и наркотическая угроза – примерно 80% всего опиумного мака производится на афганско-пакистанском пограничье.
Но нестабильный и фрагментированный Афганистан почти автоматически вовлекает в свои проблемы соседние страны. И не просто вовлекает, а экспортирует туда нестабильность – так было в начале 1990-х годов, когда «афганский фактор» стал одним из наиболее важных в ходе пятилетней гражданской войны в Таджикистане. Страны Центральной Азии сегодня стоят перед большим количеством сложнейших вызовов.
Во-первых, сегодня крайне остро стоит вопрос передачи власти. Президент Узбекистана Ислам Каримов недавно отметил свое 75-летие. Главе Казахстана Нурсултану Назарбаеву немногим меньше (73 года). И хотя на их фоне таджикский президент Эмомали Рахмон выглядит молодым (ему 60), на своем посту он находится с ноября 1994 года. Власть во всех трех республиках чрезвычайно персонифицирована, поэтому любые изменения на властном Олимпе в Узбекистане, Таджикистане и Казахстане чреваты серьезными внутренними потрясениями. Отдельный случай – Кыргызстан, в котором, напротив, чувствуется крайний дефицит управляемости и эффективной власти. И все это на фоне серьезных региональных противоречий между Севером и Югом страны.
Во-вторых, в условиях авторитарного правления и практического отсутствия светской оппозиции радикальный исламизм абсорбирует протестные настроения.
В итоге получается непростая дилемма. Поддерживать существующие порядки – значит продлевать стагнацию. Но ускоренная ломка сегодняшних властных систем может в разы повысить риски тотального коллапса региональной безопасности. Тем паче, что вывод американских сил из Афганистана дополняет и без того обширный перечень острых проблем.
В этой ситуации переформатирование американского присутствия не должно повторять худшие черты советского опыта 1989 и последующих годов. Хочется надеяться, что в Белом доме понимают: уход не должен стать синонимом бегства. В самом деле, акцент может быть сделан на косвенную поддержку национальных сил безопасности, дипломатических переговоров. Но полный отказ от присутствия в регионе в других форматах может иметь крайне негативные последствия, причем не только для Афганистана, но даже и для всей Евразии.
Очевидно и другое. «Афганский вопрос» требует более активного вовлечения таких важных игроков, как Китай, Россия, Индия, Иран. Его решение может стать двигателем для позитивной трансформации других геополитических проблем. Известно, что иранские интересы сильно пострадали во времена правления талибов. И уход США создает потенциальные риски для Тегерана, а значит и определенный интерес к их минимизации через прагматическое сотрудничество с Западом. Не будем забывать, что в нынешнем году Ирану предстоят выборы, и не исключено, что Исламская республика получит более аккуратного и взвешенного президента, с которым можно будет хотя бы начать выстраивать диалог.
«Афганский вопрос» в последние годы был одним из немногих, которые не разделяли, а объединяли Вашингтон и Москву. Россия была бы заинтересована в том, чтобы после прекращения военного присутствия Соединённые Штаты продолжали участие в афганских процессах. Иначе возрастают угрозы приближения региональной нестабильности к российским границам. Растущему экономически Китаю также не интересно возвращение к ситуации начала третьего тысячелетия, поскольку это создает вызовы его центральноазиатским проектам.
Было бы полезно, если бы уже сегодня ведущие игроки осознали: «игра с нулевой суммой» – не самая лучшая перспектива для Афганистана, поскольку сегодняшние проблемы являются во многом продолжением прежних комбинаций с аналогичным подходом. Провал твоего визави не означает непременной удачи для тебя. Так, советский проигрыш в Афганистане не принес Западу избавления от проблем. И наивно радоваться, потирая руки по поводу возможной неудачи США.
В конце концов, Америка далеко, а вот другим соседям Афганистана за океаном не спрятаться. Следовательно, главным вопросом новой повестки дня становится прагматичная и многосторонняя кооперация.
Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудником Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон

В последние годы стало возможно говорить о новой традиции в российско-американских отношениях – мюнхенской. Именно на конференции в этом немецком городе в 2007 году Владимир Путин подверг жесткой критике американское глобальное доминирование. И хотя его речь во многом (едва ли не до буквального совпадения фраз) повторяла известное «прощальное» выступление первого президента РФ Бориса Ельцина на саммите ОБСЕ в Стамбуле в 1999 году, путинский спич многие эксперты и в России, и на Западе расценили, как начало конфронтации с Вашингтоном. За мюнхенской речью последовали пикировки относительно расширения НАТО за счет Грузии и Украины и «пятидневная война», которую ряд наблюдателей поспешили оценить как возобновление «холодной войны» в мягком варианте. Однако худшие ожидания алармистов не реализовались, и в 2009 году в том же Мюнхене вице-президент США Джо Байден выступил за «перезагрузку» отношений Москвы и Вашингтона.
На сегодняшний день, в особенности после принятия «закона Магнитского» и ответного «закона Димы Яковлева», после выхода России из соглашения по сотрудничеству в правоохранительной сфере и возможного пересмотра договоренностей об утилизации оружия массового уничтожения, «перезагрузка» выглядит как провалившийся проект.
В самом деле, обе стороны не могут похвастать значительными достижениями. В актив можно записать разве что кооперацию по Афганистану, некоторое сближение позиций по «иранскому вопросу» и включение в «черные списки» Госдепа Доку Умарова и «Эмирата Кавказ». При этом стоит заметить, что то же сотрудничество по афганской проблеме началось задолго до официально объявленной «перезагрузки». Между тем, спискок проблем, по которым есть противоречия, выглядит внушительным. Тут, что называется от внутриполитической ситуации в России до сирийского вооруженного противостояния и проектов по размещению элементов ПРО в Европе. Особое место в российско-американских отношениях занимает Евразия. В первую очередь, из-за внешнеполитической асимметрии в подходах Москвы и Вашингтона. Если для США безопасность Кавказа и Центральной Азии связана с более крупными геополитическими сюжетами (Большой Ближний Восток, Пакистан, Афганистан, Китай, Иран), то для России – это ближайшее соседство, имеющее прямое влияние на внутриполитическую ситуацию. Отсюда и столь значительное внимание, уделяемое планам Вашингтона на территории бывшего СССР. И отсюда же критическое отношение США к попыткам России играть на просторах Евразии исключительную роль. Вспомним хотя бы недавнее заявление Хилари Клинтон об опасностях «ресоветизации» Но означает ли это, что и в Вашингтоне, и в Москве нет запроса на прагматизацию отношений?
Недавняя конференция по безопасности в Мюнхене как будто бы говорит о наличии взаимного интереса друг к другу. Глава российского МИД Сергей Лавров и вице-президент США Джо Байден обсудили серию встреч и визитов. Ожидается, что в скором времени в российскую столицу прибудут помощник президента США по национальной безопасности Том Донилон, а также старший замгоссекретаря США Роуз Гетемюллер (которая хорошо знает Россию по опыту работы во главе московского центра Карнеги). Не исключен и визит в Москву Джона Керри, недавно утвержденного в качестве госсекретаря. Керри в России воспринимается как новый человек в команде Обамы, не сделавший пока что каких-то резких заявлений по поводу политики Кремля. Это дает осторожные надежды на начало нового диалога. Выборы позади, и на место риторики должна прийти прагматика.
Насколько возможно продвижение к взаимопониманию Вашингтона и Москвы на евразийском направлении и по другим более общим стратегическим вопросам? В первую очередь, стоит зафиксировать, что у сторон уже есть общие точки. Ведь как бы эмоционально ни выступали российские политики по поводу «закона Магнитского» и ответного «закона Димы Яковлева», тема «натовского объекта» в Ульяновске не поднималась даже коммунистами и жириновцами. Не трогал ее даже в пылу наивысшего полемического накала сам Владимир Путин. И чем ближе будет 2014 год, тем острее афганская проблема будет для обеих сторон. По справедливому замечанию известного американского эксперта и дипломата Тома Грэма, «США понадобятся партнеры, и выбор ограничен – у европейцев есть другие проблемы.
На этом фоне Россия выглядит не так плохо как потенциальный партнер». Но по тем же причинам и у Москвы пространство для маневра не очень широко. Уже не первый год, несмотря на «громы и молнии», РФ и США успешно кооперируют в формате Минской группы по урегулированию Нагорно-Карабахского конфликта. Есть общие точки и по «корейской проблеме», и по недопущению имеющегося статус-кво для «ядерного клуба». Однако было бы наивно полагать, что существующие расхождения преодолимы легко и быстро. Я считаю, что дело не только в бюрократической инерции, но и в наличии «ястребов» по обе стороны Атлантики, не заинтересованных в реальной прагматизации двусторонних отношений.
Как бы то ни было, а Евразия остается важнейшим театром, если не «перезагрузки», то стратегического диалога двух стран. Мне кажется, что Вашингтону следует осознать, что для Москвы влияние в «ближнем зарубежье» – не прихоть, а защита насущных интересов и ключ к решению многих внутренних проблем (будь то религиозное возрождение, миграция, национальные отношения). И вопрос об участии или неучастии той или иной страны в российских интеграционных проектах не должен восприниматься Вашингтоном как критерий демократичности или «советскости» новых независимых государств. В Туркменистане нет российских военных баз, Азербайджан не собирается примкнуть к Таможенному союзу, а Узбекистан уже не входит в ОДКБ. Однако от этого вышеупомянутые страны не стали более свободными или транспарентными.
И, напротив, последовательный евразийский союзник РФ Казахстан устами своего президента Нурсултана Назарбаева заявил о недопустимости возрождения Союза ССР. России же следует признать, что американское проникновение в Евразию вызвано не стремлением США сделать что-то в пику Москве, а ответом на имеющийся на постсоветском пространстве запрос. В любом случае, диалог и «нормальное русло» отношений, о которых сказал в Мюнхене Джо Байден, будут эффективны тогда, когда стороны вместо фантомов прошлого и соревнований в риторике начнут обсуждать реальные проблемы, интересующие друг друга. Такие, как региональная нестабильность, ее последствия для США и России, возможные риски и приобретения от сохранения двусторонней напряженности.
И, конечно же, и Вашингтону и Москве следует минимизировать «внутриполитическое измерение» межгосударственных контактов. Дидактизм должен уступить место уважительному пониманию резонов друг друга и конструктивному обсуждению не только общих точек, но и проблемных узлов, коих, к слову сказать, немало и в рамках НАТО, и в формате ОДКБ.
Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон, США)