Фото AP

В первые недели марта российско-грузинские отношения снова оказались в топе новостных лент. Поводом для этого стали заявления первых лиц и дипломатов двух стран. Владимир Путин, отвечая на вопрос корреспондента телекомпании «Имеди», увязал проблему двусторонней нормализации с итогами предстоящих в Грузии парламентских выборов – намекая тем самым на возможность смены власти в кавказской республике. Михаил Саакашвили, в свою очередь, заявил, что с действующим правительством Россию ждет тяжелое будущее, а в ходе визита в Телави рассказал своим согражданам о предстоящей осенью встрече с Путиным на кахетинской земле.

После этого многие грузинские издания запестрели прогнозами чуть ли не о возможности новой российско-грузинской войны. Остроты ситуации добавляет подготовка к саммиту НАТО в Чикаго. И хотя данный форум намечен на май, в Сенате США уже обсуждается законодательная инициатива Ричарда Лугара о «дорожной карте» для новых членов альянса, включая и Грузию. Наверное, не имеет смысла подробно обсуждать, какую реакцию Кремля может вызвать реализация подобного предложения. Насколько в российско-грузинских отношениях возможна дальнейшая эскалация напряженности? И, напротив, каковы ресурсы для преодоления нынешних политических тупиков и преодоления враждебности между Москвой и Тбилиси?

На первый взгляд, еще в августе- сентябре 2008 года Владимир Путин заявлял о том, что считает политический режим в Грузии недееспособным, а президента Саакашвили «политическим трупом». В свою очередь грузинские власти приняли «Закон об оккупированных территориях», что, по сути, делает невозможными коммуникации с Абхазией и Южной Осетией. Но, с другой стороны, возникает вопрос, а может ли Москва полностью игнорировать Грузию, а Тбилиси – Россию? Не считаясь с ролью и значением друг друга в кавказской геополитике?

Российско-грузинские отношения сегодня стали для многих синонимом политической глухоты и негибкости двух сторон. Однако согласиться с этим можно лишь частично, приняв во внимание многочисленные парадоксы, существующие в этих отношениях. На мой взгляд, уже давно пора признать, что перманентные заявления официальных лиц о том, что «мы с грузинами до ухода Саакашвили не говорим» (противоположная версия «мы с русскими не общаемся до их отказа от признания Абхазии и Южной Осетии») являются не более, чем пропагандистской формулой.

Непраздный вопрос, а с кем тогда в Женеве разговаривают российские и грузинские  дипломаты? Или Гига Бокерия и Григорий Карасин представляют уже сами себя, а не своих президентов? С кем вели переговоры и подписывали бумаги представители «Интер РАО ЕЭС» и Министерство энергетики Грузии? Кто совместно эксплуатирует «Ингури ГЭС», от работы которой зависит бесперебойное снабжение и Грузии, и Абхазии? Кто вел переговоры (и, кстати, небезуспешно) по поводу вступления России в ВТО? И разве Россия и через 4 года после августовской войны не остается третьей страной по объему прямых инвестиций в грузинскую экономику после США и Нидерландов?

Отсутствие дипломатических отношений не мешает работать в Грузии таким известным российским компаниям, как Лукойл, «Вымпелком», ВТБ, уже упомянутое «Интер РАО ЕЭС», ОАО РЖД (последнее осуществляет свои проекты через Армению). Еще один интересный момент – после победы на выборах новый старый президент РФ получил, среди прочих, и поздравление от Католикоса Патриарха Грузии Илии Второго. Не просто духовного лидера грузинской нации, но общественного деятеля, который по всем социологическим вопросам входит в первую тройку самых популярных людей кавказской республики!

Или возьмем недавнюю историю с визами. И Тбилиси, и Москва проявили интерес к снятию существующих барьеров. Все это создает предпосылки для того, чтобы строить двусторонние отношения на прагматичной (а не пропагандистской основе). Если даже команды Путина и Саакашвили после всем известных событий определенный уровень контактов поддерживают.

Если представить себе улучшение отношений Турции и Армении, то значение Грузии, как уникальной транзитной страны заметно снизится. В этой связи интерес к российскому направлению транзита просто в силу соображений экономико-географического характера повысится. И это будет прагматичное основание для пересмотра отношений с РФ. Второе соображение касается безопасности. Акты терроризма на российском Северном Кавказе сегодня происходят не под лозунгами этнического сепаратизма, а под знаменем радикального исламизма. Между тем, насколько мне известно, конечной целью исламистов является не Чечня и даже не Северный Кавказ. На картах пресловутого «Эмирата Кавказ», которые я видел, Грузия обозначена, как территория, «оккупированная неверными». Все это позволяет предположить, что активность боевиков может переместиться по другую сторону Кавказского хребта, следовательно, Грузия и Россия самой жизнью будут принуждены к установлению приемлемых форматов кооперации в сфере безопасности.

Понятное дело, процесс нормализации не может быть и не будет линейным. Вне зависимости от фамилий тех, кто будет сидеть в Кремле или в Госканцелярии в Авлабаре, интересы России и Грузии трудно согласовать, так как в основе конфликта – не только личные амбиции. Не стоит упрощать ситуацию. Оставив в стороне острые статусные вопросы, можно сосредоточиться на реализации совместных гуманитарных проектов – облегчение перемещения людей в пограничных зонах, создание там условий для нормального функционирования учреждений образования и здравоохранения, выработка гарантий безопасности и невозобновления военных действий. Ведь те же женевские консультации показали, что диалог возможен. Крайне важной задачей является минимизация враждебной риторики ради предвыборных целей. Возможно, сами «ораторы» все это и не принимают в серьезный расчет, но, как говорится, слово- не воробей, и отзывается оно зачастую непредсказуемо.  В любом случае ведение диалога по принципу «соглашаться на взаимное несогласие» лучше и выгоднее, чем уход в глухую оборону. В прочем, для осознания этого требуются более тонкие настройки. Интеллектуальные и дипломатические.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Выборы президента России стали без всякого преувеличения главным событием года для самого крупного государства Евразии. Особый интерес к итогам президентской кампании по понятным причинам проявляют соседи РФ, в первую очередь постсоветские государства.

Одно из них, Грузия – не просто сосед России. Это – страна, с которой совсем недавно имел место военный конфликт. С точки зрения грузинских политиков (и тех, кто поддерживает власть, и оппозиционеров) именно Москва виновна в двух этнополитических противоборствах на ее территории, и поэтому  несет ответственность за де-факто сецессию Абхазии и Южной Осетии. И поклонников такой точки зрения немало и в других государствах СНГ и Балтии. В рамках данного небольшого комментария не стану спорить с подобной аргументацией. Могу лишь констатировать сам факт подобного восприятия российской политики властными элитами и общественным сознанием постсоветских стран.

Именно Россия, признав независимость Абхазии и Южной Осетии, создала важный прецедент пересмотра границ между бывшими союзными республиками. Этот рискованный и неоднозначный шаг породил, с одной стороны, большие надежды, а с другой – не меньшие фобии. Москва также играет важную роль в урегулировании этнополитических противостояний, таких как армяно-азербайджанский из-за Нагорного Карабаха, и молдавско-приднестровский конфликт. И многие на Южном Кавказе и на Днестре убеждены (справедливо, или нет – другой вопрос) в том, что ключи к миру находятся именно в Москве.

Еще один момент – российское военное присутствие остается чрезвычайно важным фактором. В Армении это военная база в Гюмри, на Украине – значительная часть инфраструктуры Черноморского флота в Севастополе, в Азербайджане – Габалинская РЛС, в Беларуси – РЛС «Волга», в Кыргызстане – авиабаза в Канте. Невозможно также недооценить и экономическую роль России в Евразии. Ведь даже после «пятидневной войны» 2008 года РФ остается третьей страной по объему прямых инвестиций в Грузию, после США и Нидерландов. Что уж говорить про Кыргызстан или Армению! И еще одно немаловажное обстоятельство – политика  в Евразии и через 20 лет после распада СССР остается чрезвычайно персонифицированной.

Насколько же позитивным, или, напротив, чреватым напряженностью в отношениях с постсоветскими государствами может оказаться возращение Путина на президентский пост? Мне этот вопрос представляется отчасти надуманным. Хотя бы потому, что после 2008 года Владимир Путин из управленческой системы никуда не уходил (как это делали Левон Тер-Петросян, Роберт Кочарян, Леонид Кравчук или Леонид Кучма). Оставаясь премьер-министром, именно он был ключевой фигурой в принятии внутренних и  внешнеполитических решений. Да, во внешней политике Путин иногда уступал Медведеву «риторическое поле», но, начиная с сентября 2011 года, снова стал играть здесь доминирующую роль. Именно он, а не Медведев предложил проект евразийской интеграции в качестве базового приоритета российской политики на пространстве бывшего СССР. И именно он декларировал, что постсоветская повестка дня исчерпана,  а бывшие союзные республики, включая и Россию, открывают новую страницу в своей истории.

В этой связи особенно хотелось бы подчеркнуть, что риторика и реальная политика Путина не могут стопроцентно отождествляться. Спору нет, старый новый президент РФ ответственен за превращение США и Запада в инструмент внутриполитической мобилизации и пиара. На нем лежит вина за излишнюю эмоциональность в выстраивании евразийского вектора российской внешней политики. Во многом именно Путин до крайности упростил повестку дня СНГ и Балтии, превратив ее в двухцветную картину противостояния между Москвой и Вашингтоном. Но превращать его на этом основании в архитектора «новой холодной войны» мне представляется некорректным и нецелесообразным с политической точки зрения. На мой взгляд, Путин не сам «изобретал и конструировал» – он реагировал и на действия постсоветских лидеров, желавших скорейшей «разморозки» конфликтов, подчас  без учета роли и интересов России. И на поведение западных лидеров, которые, как он считал, игнорировали связь проблем северокавказской безопасности и ситуации на Южном Кавказе, создавая те самым у Тбилиси иллюзию уверенности, что с позицией Кремля можно не считаться. Провал «плана Дмитрия Козака» по урегулированию молдавско-приднестровского конфликта (2003), в котором, как я считаю, решающую роль сыграла американская дипломатия, имел крайне негативный эффект на вектор путинской внешней политики, усилил в ней антизападничество.

Не стоит также забывать, что евразийская политика Медведева принципиально не отличалась от того курса, который Россия проводила в 2000-2008 гг. Москва традиционно стремилась удерживать статус-кво там, где это было только возможно. Даже признание независимости Косово в феврале 2008 года не заставило Кремль сделать «ответный шаг». Я считаю, что признание Абхазии и Южной Осетии стало возможным только после грузинских действий в Цхинвали, которые, не исключено, в Москве ожидали. Но мне представляется неоспоримым тот факт, что после 26 августа 2008 года Россия не пошла путем тотального ревизионизма. И казус с признанием не повторился ни в Нагорном Карабахе, ни в Приднестровье, ни в Крыму. Весьма популярный в ходе «пятидневной войны» вопрос «кто следующий?» так и повис в воздухе. Я считаю, что Москва выбрала для себя «избирательный ревизионизм». И на этом пути в 2008-2012 гг. она весьма преуспела, выстраивая параллельные отношения с Арменией и с Азербайджаном, переводя в плоскость прагматики отношения с Украиной и Молдовой.

Между тем, главные риски для российской политики в Евразии кроются внутри самой России. В течение трех месяцев власти РФ получили два важных сигнала в виде снижения числа голосовавших сначала за «Единую Россию», а потом за Путина (набравшего меньше голосов, чем Медведев в 2008 году, и он сам в 2004). Добавим к этому первый после 1999 года крупный электоральный успех либералов (второе место Прохорова в Москве и третье в целом по стране), и сделаем поправки на растущее протестное движение и административный ресурс, обеспечивший победу старому новому лидеру. Таким образом, по совокупности фактов мы видим запрос на перемены, на более качественную и искусную политику. Ближайшее время покажет, способны ли власти отреагировать на поступившие сигналы, готовы ли они меняться, становиться более привлекательными и для собственных граждан и для соседей.

К сожалению, тот ресурс, который у России был в начале 90-х годов прошлого века (репутация самой просвещенной и продвинутой страны на пространстве бывшего СССР), на сегодняшний день практически исчерпан. Но внутренние перемены могли бы способствовать его восстановлению. При таком повороте шансы на более качественную евразийскую политику России могли бы существенно повыситься. Укрепление же «застойных тенденций» окончательно превратит страну из лидеров в Евразии в просто самую большую постсоветскую республику.  Однако у меня нет сомнений – при любом сценарии объективные геополитические интересы России должны учитываться ее партнерами, иначе запрос на антизападную риторику будет сохраняться. С Путиным или без него.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Владимир Путин

В ходе своей предвыборной кампании Владимир Путин многократно обращался к внешнеполитической тематике. Он делал это и в своих газетных публикациях, и во время «мобилизующих» массовых акций, и в ходе встреч с политологами и военными экспертами. Этот интерес отнюдь не случаен. Во-первых, роль России в международных делах несопоставима с геополитическим весом любой из стран Евразии. У Москвы есть свой интерес не только на пространстве бывшего СССР, но и в Афганистане, на Ближнем Востоке, Азиатско-Тихоокеанском регионе. Место постоянного члена Совбеза ООН и обладателя ядерной «кнопки», что называется, по умолчанию, провоцируют и встречный интерес к российским внешнеполитическим приоритетам. В особенности, если их выражает фаворит президентской избирательной гонки. Во-вторых, чрезвычайно важно понять, что какую бы напускную державную гордость ни демонстрировал российский премьер, для него крайне важна международная легитимность его потенциальной победы.

Хотел бы сразу воздержаться от неоправданных иллюзий. Запад будет работать с Путиным, даже если честность выборов будет вызывать большие сомнения. Сотрудничали же западные демократии со сталинским СССР, в котором вообще не было никаких конкурентных выборов и даже намеков на партийно-политический плюрализм. Однако кооперация кооперации рознь. И Путин хотел бы, чтобы с ним общались бы не как с «неизбежным злом» – он видит себя партнером Западного мира. И эта мысль проходит «красной нитью» через все его выступления. Даже в пресловутом «Мюнхенском спиче» 2007 года этот тезис отчетливо звучал.

В недавней статье в «Московских новостях» глава российского правительства попытался суммировать свои представления о том, какая внешняя политика нужна РФ в условиях стремительно меняющегося мира. Те, кто хотел бы получить от фаворита президентских выборов целостную философскую картину динамики современных международных процессов, скорее всего, будут разочарованы. Автор статьи в своем предвыборном манифесте на заданную тему не предлагает какие-то новые «прорывные» идеи, которые могли бы радикально изменить глобальную политику XXI века.

На мой взгляд, путинский текст – чрезвычайно важный источник, показывающий всю сложность внешнеполитических подходов постсоветской России. Можем ли мы считать Путина твердым антизападником, если отвлечься от специфической предвыборной риторики? Которая, заметим, не впервые прозвучала, но в реальности ни восемь, ни двенадцать лет назад не приводила к прямому противостоянию Москвы и Вашингтона. И скорее всего, не приведет, ибо взаимная зависимость двух стран велика, кто бы и кого в чем ни обвинял.

Я бы начал ответ на этот вопрос так: Путин не говорит о том, что Россия – это некая совершенно особая «цивилизация», которой противопоказано сотрудничество с Западом, включая и стратегические аспекты. Напротив, он пишет, что «Россия — неотъемлемая, органичная часть Большой Европы, широкой европейской цивилизации». Путин заявляет о готовности к сотрудничеству с Вашингтоном и о вступлении в ВТО как о важном достижении для российской национальной экономики.

Главная его претензия к США и их партнерам состоит в том, что Россию не воспринимают в качестве равного «партнера». Антизападничество Путина – в отличие от советской версии – не наступательное, а оборонительное. Отмечу, что российский премьер не пытается нести «освобождение народам от империалистического гнета», не предлагает рецептов глобального коммунистического переустройства. Его задача, как мне кажется – не экспорт неких ценностей, а минимизация рисков для страны в меняющемся мире, защита от нарастающей турбулентности. От кого бы она ни исходила. Именно так я понимаю путинские оценки «арабской весны», а также неприятие им ядерного статуса для Ирана и Северной Кореи. На мой взгляд, это демонстрирует, что никакого «братства диктаторов» российский премьер не хочет. Его тревожит то, что Запад излишне активен, умножает существующую турбулентность, а не снижает ее, как того хотелось бы Москве. Этому посвящен специальный фрагмент статьи о ситуации в Афганистане. Путин, к слову сказать, как и многие американские эксперты говорит о том, что в современном мире центр международной активности перемещается из Европы в другие регионы, в первую очередь в АТР. Но, похоже, как и в случае с США, у него нет сегодня видения, что делать с такими изменениями.

Мне главная слабость позиций Путина видится не в его оборонительном и весьма умеренном (если сравнивать с временами СССР) антизападничестве. Он, похоже, не понимает до конца взаимосвязь изменений внутри России с изменяющейся мировой повесткой дня. В его словах и действиях (взять хотя бы подходы к «сирийскому кризису») видно желание сохранить за собой статус бенефициария «ялтинско-потсдамской системы», который ранее имел Советский Союз. Но это – система, которая уже не существует. Хорошо это или плохо – отдельный вопрос, требующий не комментария, а многотомной монографии. Мир действительно меняется, и Россия не может предложить этому миру, даже тем странам, которые связаны с ней веками дружбы и партнерства, свои привлекательные модели и проекты. Основанные не только на негативном опыте Запада последних лет, но и на некоем собственном конструктиве. Не «суверенную» же демократию предлагать на экспорт?

Стабильность объявлена главной ценностью внутри страны. Она обожествляется и абсолютизируется. И этот подход применяется и на внешнеполитическом направлении. Путин и его команда любят делать исторические отсылки к Петру Столыпину и необходимым для процветания страны «двадцати годам спокойствия». Но в условиях, когда старый мировой порядок уже не работает, а новый только формируется, никто не в состоянии гарантировать ни России, ни кому-либо другому не то что десятилетия, но и года стабильности.

Поэтому для того, чтобы выглядеть в изменяющемся мире солидно и уверенно, нужно многое сделать для создания современной (а не архаичной) системы власти, управления и принятия решений, развития фундаментальной науки, техники, промышленности. В условиях разъедаемой коррупцией «вертикали» это весьма проблематично. Да и страна, сидящая на сырьевой «игле», вряд ли сможет в перспективе сыграть первые партии в глобальном концерте. Я считаю, что без принципиальных внутренних трансформаций в самой России, критические выпады в сторону Запада, чьи действия на международной арене далеко небезупречны, так и останутся предвыборным пиаром.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Владимир Путин

В известном издании «Коммерсант» увидела свет четвертая по счету предвыборная статья Владимира Путина под названием «Демократия и качество государства». Очередное печатное выступление главного фаворита президентской избирательной кампании обозначило немало острых вопросов.

Прежде всего, пришло время оценить новую форму ведения предвыборной агитации, предложенную российским премьером. Публикация цикла статей говорит о том, что у действующего главы федерального правительства России отсутствует четкая политическая программа. Спору нет, все четыре его текста написаны живым языком, содержат немало интересных оценок. Но за всем этим не видно общего контекста. Есть отдельные темы и меры, которые при ближайшем рассмотрении плохо стыкуются друг с другом. В самом деле, как соединить вместе Евразийский Союз с безвизовым перемещением для граждан стран, входящих в него, с требованием ужесточения наказаний за нелегальную миграцию. И это притом, что в настоящее время главные мигранты в России – это граждане не из государств ЕС и уж тем более не из США, а как раз из стран, определенных Кремлем в качестве партнеров по евразийской интеграции.

Однако, как мне кажется, значение путинского предвыборного творчества одной избирательной гонкой не ограничивается. Обнародованные тезисы о демократии помогают лучше понять многие парадоксы российской политической системы. В рамках одного комментария невозможно рассмотреть природу нынешнего режима в России. Некоторые эксперты называют его авторитарным или даже тоталитарным, хотя мне лично трудно представить в сталинском или в брежневском СССР многотысячные митинги протеста против действующей власти без последующих репрессий. Не было в тоталитарном Советском Союзе и частной собственности, и информационной открытости, и возможностей беспрепятственного выезда за рубеж.

Другие политологи указывают на то, что путинскую модель корректно сравнивать не со странами Евросоюза, Канадой или США, а с советским периодом или другими государствами Евразии. Думаю, что истина, как всегда, где-то посередине. И нынешнюю власть в России – помимо очевидных всем элементов авторитарной власти – отличает также сильный корпоративный лоббизм, влияющий на принятие ключевых управленческих решений. Налицо и определенный демократический декор, который отсутствовал во времена СССР. И, который, кстати, до сих пор отсутствует во многих его бывших республиках, ставших суверенными государствами.

При этом язык легитимации, который использует власть, демократический. Никто из властей предержащих в России не заявляет о том, что демократия не соответствует российским ментальным установкам. Вот и в своей статье в «Коммерсанте» Путин пишет, что демократия является «непременным условием построения государства, нацеленного на служение интересам общества». Мне лично трудно не согласиться и с тезисом премьера о том, что «настоящая демократия не создается одномоментно, не копируется по внешнему образцу». Как и спорить с лейтмотивом путинской статьи о том, что слабая государственная власть не помогает демократии, а наоборот мешает ей. Я бы тут сослался на исторические примеры – провальный опыт демократизации в России в феврале – октябре 1917 года, или в Германии в период 1918-1933 гг.

Но путинский текст – это не статья политолога или публициста. Он написан государственным деятелем. Притом политиком, не являющимся новичком в своей профессии. Кто, как не Путин, начав со справедливой борьбы за «равноудаленность» олигархов от власти, вместо одной группы «особо близких» к бюджету привел другую группу «пильщиков»? Кто, как не действующий премьер, праведно негодовавший по поводу «медиакратии» и телевизионных «киллеров», зачистил информационное пространство до одного героя? Кто, как не автор обсуждаемой статьи о демократии, даже с учетом событий в Дагестане в 1999 году, так не понял, что «чрезвычайные меры» хороши только в определенное время и в определенном месте, и не могут быть автоматически применены ко всей российской общественной жизни?

Как говорится, целился в сепаратизм, а убил социально-политические процессы в российских регионах. Боролся против местничества, а своей системой назначений губернаторов, выведенной за рамки публичных процедур, способствовал гигантскому росту коррупции, маркетизации и монетизации всей «вертикали власти».

Но самое главное, на мой взгляд, – это даже не политические, а морально-психологические последствия последних двенадцати лет. Этот период был отмечен, во-первых, подчеркнутым игнорированием идеологии и ценностного компонента вообще, а во-вторых, столь же подчеркнутым цинизмом и недоверием к людям. Восторжествовал подход, что любую проблему можно решить «технично и технологично». Дескать, зачем размениваться на слова? В итоге самым эффективным менеджером в России оказался Рамзан Кадыров. С самого начала своего властвования Владимир Путин всячески пытался дать понять, что всё и все имеют свою цену, а остальное – от лукавого. Этим самым гражданская активность подменялась не идеями служения даже, а банальной лояльностью.

Впрочем, все критические выпады в адрес путинской системы должны учитывать и множество других факторов. Если представить себе внезапную отставку действующего премьера, то я считаю наивным ждать торжества «свободы, равенства и братства» на следующий же день. И даже на следующий год. Мне кажется, что массового запроса на демократию, как на работающую систему за весь период после распада СССР в России пока так и не появилось. Такой запрос по-настоящему еще только формируется в крупных городах с миллионным населением, а также среди людей, научившихся зарабатывать самостоятельно и жить без бюджетной поддержки.

Но ведь это еще не вся Россия. Я считаю, что общество все еще с трудом изживает патерналистские соблазны, которые не Путиным установились, и которые не исчезнут с его уходом. Главными конкурентами действующего премьера выступает лидер Компартии, так и не осудившей до сих пор «наследие Ленина-Сталина» и популист, зовущий «омыть сапоги в Индийском океане». Все это заставляет смотреть на особенности демократизации в России не через призму черно-белых упрощенных оценок. Кто бы ни стал президентом, российскому обществу и политическому классу предстоит огромная работа по усвоению норм, ценностей и практик демократии. Называть себя демократом – и при этом не уметь достигать компромиссов и вести диалог с оппонентом – явно недостаточно. И чем быстрее такая работа начнется, тем больше возможностей, что нынешняя гибридная бонапартистская система в России будет в обозримой перспективе изжита.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон