В критиках «минского перемирия» по юго-востоку Украины нет недостатков. Внешние наблюдатели говорят об отсутствии должного темпа переговорной динамики и фактической стагнации мирного процесса. В России скепсис присутствует по поводу некоторых недостаточно четких формулировок, касающихся статуса ДНР и ЛНР. В этом эксперты, придерживающиеся «ястребиных взглядов» (и отражающие позиции некоторой части истеблишмента) видят готовность Кремля к сдаче Донбасса. Что же касается украинского политического и экспертного сообщества, то сама постановка вопроса об особом статусе территорий юго-востока страны рассматривается едва ли не как недопустимая уступка со стороны президента Порошенко (хотя его подпись в Минске не была поставлена) Владимиру Путину. Возникает интересная ситуация, когда каждая из сторон заинтересована в снижении уровня противостояния, но в то же время опасается, что уступка будет использована против нее. И все это на фоне отсутствия не только минимального доверия сторон друг к другу, но и серьезных внутренних противоречий в украинской и российской политической элите по поводу перспектив распутывания имеющегося кризиса.

Как бы то ни было, но пока ни Москва, ни Киев, ни представители непризнанных образований не заявляли о прекращении «минского перемирия» и полном выходе из него. Параллельно с этим предпринимаются шаги по наполнению 12 пунктов Минского протокола неким реальным содержанием. 16 сентября Верховная Рада Украины не без труда приняла два закона, касающиеся особого статуса ряда территорий Донецкой и Луганской областей, а также амнистии для сторонников двух непризнанных республик Донбасса. За «особый статус» проголосовало 277 депутатов, а проведение амнистии получило на 10 голосов больше.

Для убеждения депутатов в необходимости поддержать два этих проекта в Раду прибыл лично Петр Поршенко. «Эти законы необходимо принять. Если этого не сделать – война продолжится и в этом будет виноват каждый из вас лично», – заявил на заседании парламента украинский президент. По его мнению, для нового витка противостояния у Украины просто нет достаточных ресурсов. Напомню, что формулировки про «децентрализацию власти, в том числе путем принятия закона Украины «О временном порядке местного самоуправления в отдельных районах Донецкой и Луганской областей” (закон об особом статусе)» и проведении на этих территориях выборов содержались в третьем и в девятом пунктах Минского протокола.

Киев решил, не откладывая дела в «долгий ящик», первым утвердить свою интерпретацию достигнутых в Минске договоренностей. Первенство здесь было крайне важным, учитывая также поддержку новой киевской власти со стороны Запада. Именно это можно рассматривать, как основной мотив, двигавший командой Порошенко и его сторонниками в Раде.

Ни для кого не было секретом, что эта его инициатива получит, мягко говоря, неоднозначную оценку. И хотя представители президентской команды всячески советовали политикам и экспертам «читать текст закона, а не газетные заголовки» (это предложение озвучил в своем блоге на «Украинской правде» Юрий Луценко, идущий на выборы в Раду в составе пропрезидентского объединения), негативная реакция законопроектам была гарантирована.

Несмотря на то, что в тексте законов речь не идет обо всем Донбассе, а только об «отдельных районах» двух областей, находящихся де-факто под контролем непризнанных республик, и организации местного самоуправления, а не о федерализации или организации власти на региональном уровне, фракции «Свобода» и большая часть «Батькивщины» отказались поддерживать позицию президента. При этом ряд экспертов фиксируют охлаждение между командой главы государства и командой премьер-министра именно из-за донбасских проектов. Естественно, радикальные лидеры (такие как Дмитрий Ярош) расценили принятие законов в Раде чуть ли не как предательство. Противники донбасских инициатив критически воспринимают такие нормы, как особый порядок назначения руководителей правоохранительных структур и судов, возможности подписания различных соглашений между правительством и этими территориями. В этом они видят угрозу фактической утраты суверенитета над проблемными районами юго-востока страны. Очень волнует критиков законов и возможность изменения территории «особых районов» (ведь перемирие еще не означает устойчивого мира). И, конечно же, не стоит сбрасывать со счетов предвыборный фактор. В условиях избирательной кампании на фоне гражданского конфликта на первый план выходят «патриотические лозунги» и аргументы, хорошо знакомые россиянам по перфомансам Владимира Жириновского, а украинцам – по постановкам Олега Ляшко. В таком контексте крайне сложно предлагать умеренные инициативы и консолидировать общество вокруг них.

В то же самое время МИД России, традиционно критично настроенный в отношении к любым украинским инициативам, поддержал проект Петра Порошенко и его сторонников в Раде: «Рассчитываем, что все положения закона будут ответственно выполняться. Очевидно, что попытки известных политических групп на Украине отменить его или изменить его существо вновь отбросят ситуацию к конфронтации на юго-востоке, подорвут усилия международного сообщества и здравых политиков в самой стране по нормализации». Впрочем, далеко не во всех «башнях Кремля» готовы разделить мидовский оптимизм (даже если публично полемики по этому вопросу и не будет). Тем не менее, нельзя не отметить определенный тренд. После почти полного отрицания возможностей говорить с киевской властью, Москва, похоже, выбрала в качестве главного визави именно Порошенко. Скорее всего, его рассматривают в качестве меньшего из зол. Но постепенно он становится (с точки зрения) Кремля легитимным партнером по диалогу. Не менее важной остается проблема налаживания диалога между Киевом и Донбассом. Никакой «особый статус» вне рамок такого разговора не получит реализации на практике.

Как бы то ни было, мы можем зафиксировать определенные попытки наполнить «Минский протокол» неким реальным содержанием, вокруг которого впоследствии можно будет вести переговоры, торговаться, обсуждать детали и нюансы. Любой текст имеет свои изъяны и совершенство здесь по определению невозможно. Кроме того, на каждого «голубя» найдется свой «ястреб». Следовательно, ждать каких-то быстрых прорывов не представляется возможным. Но запрос на сглаживание крайних позиций присутствует.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Одним из важнейших событий в политической повестке дня начала сентября стало подписание соглашения о прекращении огня на юго-востоке Украины. И хотя практически с той самой минуты, когда все участники заседаний контактной группы поставили свои подписи под этим документом, его условия нарушались, достижение перемирие требует к себе пристального внимания. Не только потому, что в течение неполной недели после подписания соглашения интенсивность вооруженных столкновений заметно снизилась, а процесс обмена военнопленными (по формуле «все на всех») начался. На сегодняшний день трудно со всей определенностью сказать, к чему приведет это хрупкое перемирие. Но при любом повороте украинского кризиса компромисс, достигнутый в ходе переговоров в столице Белоруссии, становится важной вехой. Хотя бы потому, что ломает негативный тренд последних пяти месяцев, когда вооруженное насилие шло по нарастающей, а не по нисходящей линии.

Как и любое перемирие, то, которое было достигнуто в Минске, устраивает всех и не устраивает одновременно никого. Украина получила мирную передышку и возможность спасти солдат и офицеров, оказавшихся в донбасских «котлах». Появляется шанс на проведение парламентской кампании, не отягощенной военными действиями (а это чревато не только девятым валом популизма, который просто противопоказан сегодня украинской экономике, но и вовлечением «силовых ресурсов» в избирательный процесс). Но при этом те цели, которые были поставлены еще 8 апреля 2014 года (когда объявлялась Антитеррористическая операция/АТО), не выполнены. Инфраструктура непризнанных республик (пускай и в урезанном виде без Славянска, Краматорска) сохранена, у них есть связь с Россией и поддержка Москвы. На «внутреннем» же фронте оппоненты Петра Порошенко уже говорят об «украинском Хасавюрте» и будут использовать этот аргумент по мере приближения дня голосования за кандидатов в депутаты Верховной Рады.

У России появился шанс остановить нарастание санкций. В том же Европейском Союзе обозначились, как сторонники продолжения жесткой линии, так и защитники более умеренных подходов, готовых поставить политику Брюсселя в зависимость от динамики украинского кризиса. Сработает перемирие, появляется возможность начать разблокирование образовавшихся «завалов» в двусторонних отношениях. ДНР и ЛНР, хотя и не получили признания, стали участниками и переговорного процесса, и обмена военнопленными. Их мнение в намного большей степени институционализировано, чем это было месяц или два назад. Свидетельство чему – встреча и переговоры с их лидерами авторитетного швейцарского дипломата Хайди Тальявини. И здесь можно узреть шанс на появление «донбасского Приднестровья».

Но, как и в украинском случае здесь есть и обратная сторона «медали». Представители «ястребов» (не только в чиновничьих кабинетах, но и в социальных сетях) недовольны. С их точки зрения, Москва отступила и упустила «победу», которая была возможна благодаря  начавшемуся контрнаступлению донбасских сил в конце августа нынешнего года. Помимо этого в самих пунктах минского протокола содержатся слова о выводе «незаконных вооруженных формированиях» и «особом статусе» не для всей Донецкой и Луганской области, а лишь для «отдельных районов». В этом критики перемирия видят «подвох» и возможность для минимизации тех успехов, которые были ранее достигнуты.

Непросто и с позициями непризнанных республик. С одной стороны появляется возможность для участия в переговорном процессе в качестве стороны конфликта (об этом говорит пункт про «инклюзивный национальный диалог на Украине»). Но с другой стороны,  поставленная изначально цель – создание «Новороссии» не реализована. И сама Москва не пытается форсировать этот процесс, на что надеялись поборники этого проекта.

Европейский союз и США были бы рады начать процесс урегулирования конфликта, что невозможно без перемирия и прекращения вооруженного насилия. Вопросы статуса в этом плане не могут решаться без диалога, который, в свою очередь, невозможен вод грохот снарядов. При этом, для Европы критически важно в канун зимнего отопительного периода разблокировать комплекс энергетических проблем в треугольнике ЕС-РФ-Украина. Но позиции Вашингтона, Брюсселя и Москвы насчет будущего Украины (а есть ведь еще и Крым, с которого, собственно и началась история санкций и самое масштабное противостояние Запада и России после окончания «холодной войны»). И здесь рассчитывать на быстрое понимание не приходится.

В чем же тогда смысл минского протокола? Отвечая на этот вопрос, следует иметь в виду, что любое прекращение насилия – это не поиски вечного мира и совершенного общественного устройства. Это – первый шаг к тому, чтобы найти прагматические «развязки» противостояния. Сам по себе этот шаг не сулит ни быстрого и прочного мира, ни согласия вчерашних оппонентов. Но без него невозможны ни мир, ни компромиссы в будущем. Вопрос в том, смогут ли этим шансом воспользоваться, и какие уроки извлекут все те, кто в той или иной степени был вовлечен в конфликт.

Не стоит обольщаться, к миру часто идут отнюдь не патентованные «голуби» (вряд ли Анвара Садата и Менахема Бегина можно было назвать в 1970-х годах мягкими политиками и профессиональными миротворцами, скорее наоборот они ценили жесткие подходы с позиции силы). Однако понимание ограниченности ресурсов и непоправимого урона в случае продолжения противостояния иной раз дает много больше, чем природный пацифизм. И в случае с украинским кризисом важнейшей задачей сегодняшнего дня является переключение на прагматику. Только с ее помощью можно десакрализовать конфликт, перевести его из плоскости «священного противостояния» в плоскость  урегулирования. Ближайшее время даст ответ, насколько к этому готовы политики в Киеве, Москве и на Западе.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Украина по-прежнему сохраняет за собой первые позиции строчки в сообщениях информационных агентств. Ситуация в этой стране развивается стремительно. Однако чем бы это развитие ни закончилось, уже очевидно, что ставки в этой игре значительно повышаются.

Попробуем выделить наиболее важных тренды в череде событий и непрекращающейся информационной кампании. Во-первых, в конце августа значительно изменилась военная ситуация в зоне вооруженного конфликта на юго-востоке Украины. Еще до 20-х чисел казалось, что падение Донецка и Луганска – вопрос времени. Оба центра непризнанных республик Донбасса были взяты в клещи украинскими силовиками, а гуманитарная ситуация в них была близка к катастрофической. Однако взятия Донбасса к 23-летию Украины (24 августа отмечается годовщина принятия Декларации о независимости) не произошло. Напротив, очередная дата украинской независимости фактически совпала с контрнаступлением сторонников двух донбасских республик. Оно стало развиваться в направлении Приазовья, которое в июне нынешнего года превратилось в своеобразный «опорный пункт» Киева в Донецкой области. Именно там, в Мариуполе разместился губернатор, назначенный центральными властями. Военные подразделения, подчиненные Киеву, оказавшись в окружении, предпринимают попытки вырваться из нескольких «котлов».

Может ли это означать некий поворот в развитии украинского конфликта? Думается, как и в случае с взятием силами АТО Славянска и Краматорска в начале июля 2014 года любые поспешные выводы при обсуждении данной острой темы неуместны. Любая кампания не ограничивается одним или двумя сражениями, успешными наступательными операциями. Ее невозможно рассматривать исключительно в рамках одной единственной логики – военной. В особенности учитывая тот факт, что Украина превратилась в конкурентную площадку между Западом и Россией.

Во-вторых, контрнаступление сторонников донбасских республик придало новые импульсы дискуссии о роли России в украинских событиях. Для этого было несколько базовых причин. Этот вопрос усиленно поднимается украинскими властями (и ретранслируется в СМИ). Помимо этого руководители самого донецкого ополчения (в особенности премьер ДНР Александр Захарченко) неоднократно заявляли о помощи, поступающей к ним из РФ. Факт наличия добровольцев-граждан РФ в рядах ополченцев публично признал даже российский полпред в ООН Виталий Чуркин, хотя официальные лица, представляющие Россию, опровергают тезис о том, что вооруженные силы страны напрямую вовлечены в противостояние на юго-востоке Украины.

При этом состояние войны официальный Киев не объявлял, как и не отзывал своего посла из Москвы и не разрывал дипломатических отношений. С самого начала АТО не было объявлено и о введении военного положения. Обвинения же во вторжении перемежаются с заявлениями о контактах двух Генеральных штабов относительно повышения эффективности контроля над общей границей, согласованием деталей второго гуманитарного конвоя РФ в Донбасс и переговорами (в формате Евросоюза, Таможенного и Украины, а также «контактной группы» в Минске). В первые дни сентября не раз появлялась информация о договоренностях между Владимиром Путиным и Петром Порошенко о механизмах прекращения огня на юго-востоке. Появлялась, а затем корректировалась. Парадоксальная на первый взгляд вещь, но новый виток эскалации на Украине совпал с активизацией дипломатической активности по урегулированию конфликта.

Таким образом, возникает запутанная головоломка. Если встать над спорами (густо замешанными на конспирологии) про внешнее вмешательство сторонних сил в украинский пожар, то для России идеальной была бы ситуация такой деэскалации, при которой Украина оставалась бы буферным государством, не становящимся тотально на сторону Запада в его различных военно-политических конфигурациях (НАТО, ЕС, двусторонние альянсы с США). Что касается «большого Приднестровья» в Донбассе- то это не самоцель, а инструмент для реализации описанной выше цели. Ранее цена ограничивалась пресловутой федерализацией, сегодня при поднимающихся ставках возникают иные образы. И совершенно очевидно, чего не хочет Москва – военного поражения двух непризнанных республик, ибо это будет воспринято как поражение большой России. Для Европы деэскалация означала бы прекращение конфликта с сохранением украинской территориальной целостности (при этом о вопросе Крыма и о будущем проекта «Украина») существуют лишь туманные представления. О той же федерализации европейцы не имеют общей платформы (то, что могут позволить себе представители официального Берлина, не примут в Варшаве, Вильнюсе или в Риге). Позиция же США очевидна: Москве следует умерить свои постсоветские амбиции и сосредоточиться на вопросах безопасности внутри собственных границ (здесь Вашингтон даже готов помогать, если идет речь о борьбе с джихадизмом на Северном Кавказе). Непраздный вопрос, как совместить три эти повестки дня, особенно если речь идет о долгосрочных планах.

Наверное, разрешению этой ситуации смогла бы помочь сама украинская элита. Однако и здесь есть сложности. Речь, прежде всего, о парламентских выборах, назначенных на 26 октября нынешнего года. Мало того, что кампанию не удастся провести во всех участках, она пройдет фактически в состоянии военного конфликта. Отсюда запрос не на центризм, а на популистские и радикальные лозунги и предложения. Вкупе с потенциальной борьбой компроматов и различных «патриотизмов» появление социально и политически ответственных решений проблематично.

Следовательно, на начало сентября ситуация внутри Украины и вокруг нее продолжает оставаться опасно нестабильной. Балканизация страны в самом центре Европы нарастает, а компромисса ведущих внешних игроков не предвидится. Для осторожного оптимизма есть лишь растущее понимание недопустимости продолжения этого сценария и попытки прервать дипломатические паузы. Для решительного перелома ситуации этого явно недостаточно. Перемены велики, фундаментального изменения конфликтной динамики не происходит.

Автор – Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

24 августа в Абхазии состоялись внеочередные президентские выборы. Вполне ожидаемо они не были признаны правительством Грузии, а также странами Европейского Союза и США, настаивающими на поддержке территориальной целостности своего кавказского союзника. Напротив, Москва выступила с признанием итогов кампании. Тем паче, голосование прошло практически синхронно с шестой годовщиной признания абхазской независимости Россией. Однако, несмотря на расхождения по поводу статуса Абхазии, у всех игроков присутствует значительный интерес к внутриполитической динамике в этой республике. В этой связи неслучайным представляется комментарий официального представителя Тбилиси, министра по вопросам примирения Пааты Закареишвили. По его словам, для Грузии «важно то, что происходит на территории Абхазии».

Напомню, что завершившиеся внеочередные выборы стали прямым следствием массовых выступлений в конце мая. По их итогам, третий абхазский лидер Александр Анкваб покинул свой пост. Впервые после окончания вооруженного конфликта с Грузией в Абхазии были назначены внеочередные выборы в связи с отставкой первого лица. И поскольку сама кампания сопровождалась и большим количеством эксцессов, и острой полемикой ключевых кандидатов все игроки были заинтересованы в мирном финале кампании. По справедливому замечанию российского политолога Александра Скакова, «ситуация на постсоветском пространстве после крымско-украинского кризиса фундаментально разбалансирована, прежние ставки забыты, игра во многом начинается заново». Отсюда и опасения всякой новой дестабилизации, которая может добавить свои «пять копеек» в общие негативные и крайне опасные тренды. Финал абхазской кампании по нынешним временам принес поводы для осторожного оптимизма.

Во-первых, внутриполитическое напряжение стало заметно падать. Ключевые участники выборов согласились на тот результат, который был получен. С четвертой попытки президентское кресло получил Рауль Хаджимба. Среди действующих абхазских политиков он, пожалуй, самый опытный. Его карьера начиналась еще при первом главе республики Владиславе Ардзинбе. Более того, именно Хаджимба рассматривался, как его преемник. Но операция по передаче высшей власти, оркестрованная тогдашним абхазским руководством при поддержке Кремля провалилась. Хаджтимбе не удалось покорить республиканский Олимп. Максимум, что он получил тогда, был пост вице-президента в рамках согласительной процедуры с победившей оппозицией. В итоге четыре года он был как бы у власти и не совсем при ней. В 2009 году Хаджимба стал полноценным оппозиционером. И уже в этом качестве он штурмовал президентскую планку дважды. И оба раза неудачно. Массовые выступления 2014 года вывели его на авансцену.

Но даже нынешний успех, заметим, достигнут не со среднеазиатским результатом. Финальный итог Хаджимбы – 50,57% голосов. Лишь немного ему хватило, чтобы выиграть в первом туре (а во втором шансы нового лидера Абхазии были бы предпочтительнее). Как бы то ни было, а его основной конкурент Аслан Бжания едва не дотянул до уровня в 36%. Солидный результат, чтобы претендовать на учет мнения в последующих раскладах. И вряд ли Хаджимба, уже наученный опытом прошлых поражений и провалов уходящей власти, не понимает необходимости такого учета. Попытки Александра Анкваба править с помощью «вертикали» закончились известно чем. Маленькая Абхазия – не Россия, и попытки использовать некоторые российские бюрократические ноу-хау вряд ли удачно сработают.

Отличительной чертой прошедшей кампании была позиция Москвы. Кремль стремился дистанцироваться от личностной поддержки и демонстрации симпатий к кому-либо из претендентов. Делалось это не из-за абстрактного альтруизма или из-за переосмысления российских подходов к ситуации в республике. Просто массовые выступления и последующая кампания показали, что внутри абхазского политического класса нет расхождений по поводу геополитического выбора. То, что европейский и североатлантический вектор отождествляется с территориальной целостностью Грузии, способствует укреплению этого внутриабхазского консенсуса. 27 июня 2014 года грузинское правительство подписало (а парламент в скором времени ратифицировал) Соглашение об ассоциации с ЕС. На предстоящем же натовском саммите в Уэльсе Тбилиси, хотя и не получит «Плана действий по членству» в Альянсе, стратегический характер отношений кавказского государства и НАТО будет подтвержден. Это также толкает абхазское руководство к более тесной кооперации с Москвой.

Однако благостной картинки здесь быть не может. У России и Абхазии есть свои непростые отношения. Абхазские власти опасаются либерализации рынка недвижимости для россиян и вообще проникновения крупного бизнеса из РФ, не говоря уже о планах Роснефти на черноморском шельфе. Разные мнения существуют и относительно перспектив подписания новых соглашений с Россией (это может быть и договор об ассоциации, и другие документы). Словом то противоречие, которые шесть лет назад более четко обозначилось (запрос на независимость и растущее влияние РФ в республике) осталось. И оно перешло по наследству Раулю Хаджимбе. Теперь уже ему без всяких скидок на прежнюю власть придется распутывать эти сложные узелки. Пока же он принимает поздравления и сам произносит здравицы по поводу крепчающей день ото дня российско-абхазской дружбы.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

26 августа в столице Белоруссии состоится встреча между лидерами стран-членов Таможенного Союза (ТС) и президентом Украины Петром Порошенко. Эти переговоры были анонсированы заранее. Однако, несмотря на продолжающийся вооруженный конфликт на украинском юго-востоке и информационную войну Москвы и Киева, они не были поставлены под сомнение. Помимо президентов постсоветских республик во встрече в Минске примут участие и представители Европейского Союза (Кэтрин Эштон, Карл де Гухт и Гюнтер Эттингер). Это – ключевые персоны в ЕС, ответственные за вопросы внешней политики, энергетики и торговли Таким образом, будет обеспечен высокий уровень представительства. Но можно ли ожидать от переговоров в Минске каких-то позитивных итогов, если под таковыми мы понимаем достижение компромисса? Станет ли белорусская встреча переломом в украинском кризисе или же, напротив, закончится безрезультатно?

Хочется сразу оговориться. Такая встреча не только давно назрела. Она явно перезрела. История, конечно, не знает сослагательного наклонения. Но если бы ТС и ЕС, а также национальные правительства новых независимых государств смогли бы реализовать эффективные переговоры и согласительные процедуры вместо постановки жесткой альтернативы «или с Россией или с Западом», то сегодня мы не обсуждали бы украинский кризис. И не исключено, что говорили бы об Украине, как об успешном примере страны с диверсифицированной внешней политикой и внешнеэкономической деятельностью. Но сегодня существует тот набор реалий, с которым приходится иметь дело всем ключевым игрокам. И разрешать надо именно имеющиеся головоломки.

Почему Минская встреча дает определенные поводы для надежды на позитивный исход? Для ответа на этот вопрос следует посмотреть на дипломатическую динамику двух летних месяцев. Четырехсторонняя встреча глав МИД двух европейских стран, России и Украины состоялась 2 июля 2014 года. Она не закончилась прорывом. Насилие на украинском юго-востоке не просто не завершилось, а вышло на новый уровень. Однако после этих переговоров вся дипломатия была фактически ограничена «телефонным форматом». И эта пауза явно не пошла на пользу. Она лишь способствовала окукливанию позиций каждой стороны и замыканию на «своей правде». Не говоря уже о том, что пауза была заполнена такими событиями, как трагическая гибель малазийского авиалайнера в небе над Донбассом со всеми сопутствующими этому инциденту спекуляциями, а также обмен санкциями межу Западом и Россией.

Принесло ли это кому-то победу? Нет. Напротив, противостояние перешло на более высокий уровень, а решение конфликта отдалилось. И это притом, что помимо Украины у России и Запада есть немало общих площадок для кооперации, начиная от Ирака и Афганистана и заканчивая конфликтами на постсоветском пространстве, которые не получают должного внимания. И «застоем» на этих направлениях готовы воспользоваться «третьи» и «четвертые силы». На дипломатическую «паузу» пришлось и обострение в Нагорном Карабахе, и девятый вал насилия в Ираке (чего стоит одна лишь ситуация с езидами!)

Со второй половины августа пошли некоторые возвратные движения. 15 августа состоялась встреча президентов РФ и Финляндии. Через три дня прошла новая четырехсторонняя встреча глав МИД Франции, Германии, Украины и России в Берлине. Теперь пришел черед переговоров в формате ТС – ЕС – Украина в Минске. Даже если эта встреча не принесет быстрых результатов сам факт ведения переговоров стоит рассматривать, как положительный момент. Сегодня становится модным сравнивать нынешнюю международную повестку дня с «холодной войной». Если и делать подобные сравнения, то стоило бы отметить, что даже в период «карибского кризиса» у посла СССР в США Анатолия Добрынина был прямой выход на ближайшее окружение президента Джона Кеннеди, что способствовало, среди прочего, отходу от вполне реальной тогда «красной черты». И если сегодня вести разговор о деэскалации и самого украинского конфликта, и отношений между Россией и Западом, то длительные переговорные паузы не пойдут никому на пользу. Напротив, их необходимо не допускать, инициируя новые встречи и новые проекты для компромиссных решений. Даже если конкретные результаты и не будут очевидными.

Однако, сколько бы ни говорили о полезности переговоров, следует иметь в виду один тезис. Нравится это кому-то или нет, но без участия США переговорный процесс не будет слишком эффективным. Просто потому, что внутри Евросоюза крайне сложное и противоречивое восприятие того, как развивается украинский кризис, не говоря уже о подходах и политике Москвы. К тому же, ЕС несет свою долю ответственности за отсутствие гибкости в переговорах об Ассоциации. Во многом именно это вынудило Вашингтон к большей активности на украинском направлении. И нынешнее руководство Украины слишком много связывает с США (опять же, это безоценочное суждение).

Таким образом, для более качественной реализации дипломатических наработок участие Штатов крайне важно. А еще важнее активизация переговоров между Москвой и Вашингтоном вне «телефонного формата» на разных уровнях. Без этого никакой серьезной возможности вернуться к сотрудничеству по другим «объединяющим» сюжетам не получится. Но как бы ни стали выстраиваться эти форматы, минская встреча может стать фоном (либо позитивным, либо негативным) для этого.

Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

10 августа в неофициальной летней столице России Сочи прошла серия встреч с участием президентов Азербайджана, Армении и РФ. Повод для них более, чем очевиден. Конец июля – начало августа ознаменовался резким обострением на линии соприкосновения сторон в зоне нагорно-карабахского конфликта, а также вдоль армяно-азербайджанской границы. Количество погибших и раненых с обеих сторон стало самым высоким с момента заключения соглашений о прекращении огня 12 мая 1994 года.

Многие обозреватели обратили внимание на то, что организатором встречи стал президент России Владимир Путин. На этот раз Москва не ограничилась заявлениями в формате сопредседателей Минской группы ОБСЕ или комментариями чиновников из Министерства иностранных дел. В дело вступило первое лицо государства. Такая решимость Путина спровоцировала разговоры о том, что российское руководство пытается в процессе нагорно-карабахского урегулирования выдвинуться на первый план и оттеснить Минскую группу, где у Москвы всего лишь один голос наряду с двумя другими (Вашингтона и Парижа, представляющего неформально и Евросоюз). Но насколько обоснованы такие опасения?

Начнем с того, что Россия в нагорно-карабахском процессе не новичок. Само перемирие двадцатилетней давности было подписано при решающей роли Москвы и лично президентского представителя по урегулированию противостояния Владимира Казимирова. Этот вклад не оспаривают даже жесткие критики российской политики в Закавказье. Впоследствии Москва, имея неплохие неформальные связи и в Баку, и в Ереване, не раз выступала инициатором обсуждений карабахской тематики. Более того, в 2008-2012 годы трехсторонний формат переговоров наряду с консультациями в формате Минской группы ОБСЕ был признан и США, и ОБСЕ, и Европой в качестве важной площадки. От него ждали и прорывов (как это было в канун Казанского саммита 2011 года). В этой связи удивляться тому вниманию, которое уделил Карабаху Владимир Путин не стоит.

Для Москвы ситуация в этом регионе крайне важна по многим причинам. И потому, что Азербайджан – это непосредственный сосед РФ по дагестанскому участку границы и по Каспию, а Армения – многолетний военный союзник, на территории которого размещена единственная на сегодняшний момент база вооруженных сил России (Гюмри). И потому, что армянская и азербайджанская общины внутри РФ являются многочисленными (каждая из них превышает миллион человек).

Но помимо объективных причин для вовлечения Кремля есть и вещи, имеющие особую актуальность в сегодняшних контекстах. Во-первых, украинский кризис до предела обострил проблему трансформации постсоветского пространства. Разные страны, некогда образовывавшие единое союзное государство, выбирают разные внешнеполитические векторы. Все это умножает и без того сложные проблемы Евразии.

В армяно-азербайджанском же контексте остроты ситуации добавляет рост числа инцидентов не на линии соприкосновения сторон, а вдоль рубежей, имеющих международное признание. Тавушская область Армении или Газахский район Азербайджана не были частями бывшей Нагорно-Карабахской автономной области в составе Азербайджанской ССР. Они никак не описываются «Обновленными мадридскими принципами».

Однако есть важный нюанс. Если возможные военные операции Баку на территории Нагорного Карабаха с точки зрения формальной юриспруденции могут рассматриваться, как кампания против сепаратизма, то любые военные действия вдоль границы заставят ОДКБ, членом которого является Армения реагировать. Но как реагировать, если внутри самой Организации есть свои региональные «клубы по интересам», а у некоторых членов нет никакого желания при этом ссориться с Баку (в особенности у Казахстана). Более того, после 2008 года (признания Абхазии и Южной Осетии) Москва утратила рычаги влияния на Тбилиси. Процесс нормализации между двумя странами идет медленно, не переходя «красных линий». И в этом плане становиться перед жестким выбором «или Ереван или Баку» Москва не хочет: слишком много острых проблем может повлечь за собой такая постановка вопроса. Начиная от единства в рядах ОДКБ и заканчивая конфликтами разных лобби внутри РФ.

В этой связи задача Москвы не дать пожару распространиться. Иначе неизбежен слом статус-кво и появление новых непредсказуемых «вводных». Именно это (а не некое имманентное нежелание разрешать) конфликт толкает Путина к активизации роли миротворца. На этом направлении у Кремля есть свои плюсы. В отличие от Грузии, Молдовы или Украины по вопросу Карабаха две конфликтующие стороны заинтересованы в присутствии Москвы, как медиатора. Ереван в большей степени, как военный союзник РФ, но и Азербайджан не видит себя в качестве партнера одного лишь Запада. Баку предпочитает «политику качелей», которая  уже не раз себя оправдывала в самые сложные периоды. У Москвы же свои собственные «качели», с которых она не хочет упасть. Отсюда и прагматическое стремление к деэскалации противостояния двух кавказских республик.

Что же касается желания или нежелания что-либо урегулировать, то главнейшим и принципиальным условием для этого является готовность сторон к миру и, как минимум, к компромиссам. За Баку и Ереван эту задачу не решит ни Путин, ни Обама. Но для того, чтобы эффективно кооперировать в Евразии ведущие игроки должны найти в себе силы возобновить полноценный диалог, не сводящийся к одной лишь «телефонной дипломатии». Без этого слишком велики риски того, что и Запад, и Россию будут время от времени тестировать на умение выполнять функции пожарной команды.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

В последние полгода положение дел на Южном Кавказе находилось в тени украинского кризиса. Эскалация вооруженного противостояния в зоне Нагорно-Карабахского конфликта и на других участках армяно-азербайджанской границы снова вернула интерес к одному из самых сложных регионов Евразии, переполненному неразрешенными этнополитическими противостояниями.

Значительное количество убитых и раненых (их оценки разнятся в зависимости от интерпретирующей стороны), а также концентрация боевой техники у границ и использование боевой авиации для облетов линии соприкосновения сторон заставили политиков и экспертов заговорить о возможности возобновления масштабных военных действий. Напомню, что открытое вооруженное противостояние Армении и непризнанной Нагорно-Карабахской Республики с Азербайджаном завершилось 12 мая 1994 года.

Впрочем, считать этот конфликт «замороженным» нет никаких оснований. И этот тезис крайне важен для понимания нынешней ситуации. Эскалация в конце июля – начале августа – не первый всплеск вооруженного насилия и нарушения режима прекращения огня. Аналогичные инциденты происходили в январе нынешнего года, летом 2012 и 2010 годов. И всякий раз эксперты говорили об угрозе войны, но алармистские прогнозы не оправдывались. Между двумя странами не первый год ведется настоящая информационная война, а угрозы реванша стали уже настолько обычным делом, что их воспринимают лишь как часть общего политического ландшафта.

У Нагорно-Карабахского конфликта есть свои системные проблемы, которые существовали и год, и два, и три назад. Во-первых, это отсутствие миротворцев в зоне противостояния. При дефиците взаимного доверия и неготовности сторон к компромиссу такое положение дел мультиплицирует риски. Во-вторых, у Баку и Еревана имеются взаимоисключающие представления о статусе спорного Нагорного Карабаха. За долгие годы переговоров никаких подвижек по этому вопросу нет. В-третьих, в отличие от других постсоветских де-факто государств НКР не принимает участия в переговорном процессе, хотя первые договоренности о прекращении огня подписывались и ее представителями, а в первых документах ОБСЕ о конфликте речь шла не об Армении и об Азербайджане, а о «сторонах конфликта».

Это положение дел вызывает много вопросов, поскольку статус спорной территории касается не армян, проживающих в Ереване, Дилижане или Гюмри. Но по данному вопросу позиция Баку недвусмысленна: НКР рассматривается лишь, как геополитический инструмент Армении. Все эти проблемы, не получая своего разрешения, дают горючий материал, который время от времени воспламеняется. В конце июля нынешнего года температура превысила все допустимые нормы.

Однако было бы неверно анализировать конфликт в Нагорном Карабахе так, как будто он развивается самостоятельно, не испытывая никакого внешнего воздействия. И тут нужно особо сказать, что украинский кризис, резко противопоставивший Запад и Россию, внес свой косвенный вклад в закавказскую турбулентность. США, Франция и РФ в отличие от Грузии многие годы успешно кооперировали по Карабаху. И использовать их противоречия конфликтующим сторонам было затруднительно. Но летом 2014 года велик соблазн сделать именно это, протестировав способность «больших игроков» к совместной реакции. Появляется желание «повысить ставки», тем паче, что в условиях конфликта на юго-востоке Украины Вашингтону и Москве будет сильно не до Карабаха.

Возникает парадоксальная ситуация. На Нагорно-Карабахском направлении дестабилизация не нужна ни США, ни России. Для России обострение конфликта (тем более не только на территории самого конфликта, но и вдоль армяно-азербайджанской границы) крайне опасно тем, что заставит сделать жесткий выбор между Ереваном и Баку. Армения – член ОДКБ. Одно дело, когда Азербайджан проводит некие действия в Нагорном Карабахе, чью принадлежность не оспаривают ни Соединенные Штаты, ни РФ, и совсем другое – столкновения в Тавушской области Армении или Газахском районе Азербайджана, т.е. на территориях, никогда не входивших в состав нагорно-карабахской автономии. Ведь вовлечение в открытую войну члена ОДКБ заставляет вступаться за него всю организацию.

Но как быть с позицией Казахстана или Беларуси – стран, которые не горят желанием вступить в армяно-азербайджанский спор? Ведь при таком сценарии сложности внутри ОДКБ неизбежны, а Москве придется отказаться от сложного маневрирования между двумя кавказскими республиками или переносить его на уровень разных «башен Кремля».

Для Запада полная «разморозка» конфликта также неприемлема. Под ударом оказывается та политика, которую американские и европейские эксперты называют «энергетическим плюрализмом». Анализируя которую, необходимо принимать во внимание и интересы различных экономических групп.

В этой ситуации возникает, однако, и другой вопрос. Возможна ли «точечная кооперация» по Нагорному Карабаху – не просто в отрыве от более общих постсоветских контекстов, но осуществляемая на фоне углубления всего комплекса противоречий Запада и РФ? Однозначного ответа на этот вопрос нет. Но от самого вопроса не уйти, и это ясно уже сегодня.

Автор – Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Трудно вспомнить, когда заседание российского Совета безопасности приковывало бы к себе столь пристальное внимание мировых СМИ. Это произошло 22 июля. Традиционно пресс-служба главы государства, анонсируя предстоящий Совбез или комментируя его итоги, делала это исключительно cухо, без всяких намеков на возможную интригу. Но на этот раз чиновники заранее объявили тему выступления Владимира Путина. И сама ее формулировка провоцировала значительный интерес.

Суверенитет и территориальная целостность – ключевые сюжеты для любого государства. В особенности тогда, когда оно вовлечено в серьезное противостояние с США и их союзниками, самое масштабное с момента окончания «холодной войны» и распада Советского Союза. Добавляли интриги и текущие обстоятельства. Трагедия с малазийским «Боингом», случившаяся в Донбассе, в очередной раз продемонстрировала, что украинский конфликт значительно перерос рамки постсоветского пространства. Она же вывела на новый виток информационную войну. Взаимные обвинения в причастности к гибели самолета с пассажирами на борту перекрыли все возможности для эффективного международного расследования инцидента. При этом в последние дни заметно активизировалась операция украинских «силовиков» на юго-востоке Украины.

Ожидания по поводу итогов заседания Совбеза России были разные. Алармисты рассматривали его едва ли не как геополитический поворот Москвы вкупе с усилением конфронтационного настроя. При этом не менее активно комментировались и обсуждались предположения о возможной «капитуляции» Кремля и «сдаче Донбасса». Более осторожные эксперты рассчитывали на то, что Владимир Путин обозначит коридоры возможностей и красные линии для российского внешнеполитического курса в новых условиях. Насколько оправдались ожидания одних и других? Какие сигналы отправил президент РФ «городу и миру»?

Практически с ходу Путин заявил, что не видит прямой военно-политической угрозы российской территориальной целостности и суверенитету страны. По его словам, этому способствует «сложившийся в мире стратегический баланс сил». При этом основой сегодняшних противоречий Путин видит отсутствие единых правил игры на международной арене. Здесь особой новизны в тезисах российского лидера не было. Он не раз последовательно проводил мысль о том, что спорные вопросы или внутренние этнополитические конфликты должны решаться без внешнего вмешательства со стороны третьих стран или военно-политических альянсов.

Но далеко не всегда в этом плане Москва была последовательна, хотя в ее действиях присутствовала определенная логика. Для российского руководства «ближнее зарубежье» всегда рассматривалось, как сфера особых (и даже экзистенциальных интересов), к которой правила для «дальних стран» не могли быть полностью применимы. Сирия, Иран или Балканы рассматривались по другому, чем Грузия, Украина или Молдова. И украинский политический кризис – яркое свидетельство такого подхода.

Положению дел в этой стране Путин уделил особое внимание. Он сделал акцент на имеющем место (по мнению России) факторе внешнего вмешательства в украинские процессы – «Майдан», противостояние в Донбассе. При этом Путин не стал повторять свои недавние тезисы про «своих, которых не бросают» (в чем некоторые увидели негативный сигнал для донбасских ополченцев). Но в то же время, он подчеркнул, что попытка Киева добиться военного решения (то есть разгрома сепаратистских сил) и отказ украинской стороны от переговоров для Москвы являются неприемлемыми.

Особый сюжет – то, что он назвал приближением НАТО к границам России. Путин сомневается в том, что возможное продвижение инфраструктуры Альянса к российским рубежам «соразмерно и адекватно». В этом он видит отсутствие доверия к Москве и ее политике, а также неуважение к российским резонам. Вообще проблема уважения к российским интересам стала лейтмотивом путинского выступления на заседании Совбеза. Путин подводил своих заинтересованных слушателей к тому, что Москва готова к международной кооперации и не собирается возвращаться к советским практикам, но только при соблюдении и уважении особых интересов РФ. Сложная и противоречивая задача? Безусловно. Но, как я считаю, игнорировать ее (или не принимать в серьезный расчет) вряд ли продуктивно.

И хотя внутренняя политика не была главной темой путинского выступления, он затронул и этот спектр проблем. В фокусе оказались вопросы межэтнических отношений и развития гражданского общества. Единство российского народа и правового пространства видится им в качестве гарантии от дестабилизации и возможного раскола страны. Путин оценил и возможности «закручивания гаек». По его словам, «ни в коем случае мы по этому пути не пойдем – будем опираться именно на гражданское общество, прежде всего».

Таким образом, я не вижу оснований считать, что выступление президента РФ на Совете безопасности стало неким геополитическим разворотом. Не были высказаны и мысли об «особом русском пути» и невозможности кооперировать с международным сообществом. Не произносились и слова о «мобилизации» и «закручивании гаек» ради приведения общества в «повышенную готовность». При этом, на мой взгляд, новая презентация Путина все же показала те коридоры возможностей, которые имеются у российской внешней политики в сегодняшних условиях.

По справедливому замечанию политолога Алексея Макаркина, «Радикальный конфликт с Западом российская экономика и общество не выдержат, а сближения с Западом значительная часть российского общества и элиты не примут». Отсюда и сложный маневр, сопровождающийся, с одной стороны, критическим пафосом по отношению к США и их союзникам, а с другой – призывами к кооперации при учете интересов РФ.

И как бы критически ни относился Запад к политике Кремля, следует учитывать, что для преодоления украинского кризиса (а также многих других международных проблем) без участия России не обойтись.

Автор – Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

После того, как в конце мая нынешнего года в столице Абхазии – Сухуми – прошли массовые акции, приведшие к отставке президента Александра Анкваба, политическая динамика внутри непризнанной международным сообществом республики и вокруг нее оказались вне фокуса информационного внимания. Однако политический кризис, в котором она оказалась, не может считаться полностью преодоленным, несмотря на определенное успокоение и стабилизацию.  После ухода Анкваба были назначены досрочные выборы президента. Они пройдут 24 августа. При этом сам теперь уже экс-президент участвовать в них не будет, хотя теоретически у него такая возможность имелась.

14 июля абхазская Центральная избирательная комиссия зарегистрировала претендентов на высший пост в республике.  Кто эти люди? Каковы их ресурсы и возможности? Кого можно рассматривать в качестве фаворитов? И какое значение будет иметь предстоящая кампания для положения дел в регионе в целом? Вот круг вопросов, которые становятся актуальными в ближайший месяц. Пока же более или менее очевидно то, что до завершения выборов и процедуры передачи власти новому лидеру кризис не окончен.

На избирательном старте собрались четыре претендента. На сегодняшний день явным фаворитом является Рауль Хаджимба. Во-первых, именно он был фронтменом массовых выступлений против Александра Анкваба. Во-вторых, он единственный кандидат, выдвинутый не инициативной группой, а политической партией (Форумом народного единства Абхазии). В отличие от других проектов (типа «Единой Абхазии», весьма напоминающей свой российский прототип) Форум имеет опыт оппозиционной деятельности и конкурентной политики. В-третьих, у Хаджимбы больший, чем у других опыт управленческой работы. Он занимал посты и в «силовом блоке» Абхазии, успел поработать в качестве премьер-министра и даже получил (правда, неудачный) опыт преемника первого президента республики. При этом поражение в 2004 году в качестве «кремлевского кандидата» многому его научило. Таким образом, Хаджимба знает и правительственную, и оппозиционную деятельность. В-четвертых, ему не будет составлять конкуренции Виталий Габния, другой лидер майских протестных акций. Его рассматривают, как весьма перспективного политика уже в ближайшем будущем. Но сегодня Габния идет, как кандидат в  вице-президенты у Хаджимбы, то есть как второй человек его команды. Впрочем, выборы еще надо выиграть. И у явного фаворита уже есть неудачный опыт проигрыша с заведомо выигрышных позиций. Следовательно, почивать на лаврах преждевременно.

Кто же другие три  конкурента? Стоит обратить внимание, что все они так или иначе связаны с «силовым блоком». Такой концентрации людей в погонах (бывших и нынешних) ранее в Абхазии не было. Как бы то ни было, а за президентское кресло поборются Мираб Кишмария (исполняющий обязанности министра обороны), Аслан Бжания  (руководитель службы безопасности) и Леонид Дзапшба (экс-главаМВД). Впрочем, для нынешней электоральной ситуации есть свои объяснения. В кампании не будут принимать участие некоторые известные «гражданские политики» (такие, как Сергей Шамба). При этом нынешняя растущая турбулентность на постсоветском пространстве  делает востребованными именно таких людей с имиджем «крепкого и сильного руководителя». Общества, пережившие конфликт и находящиеся в состоянии неурегулированного противоборства зачастую реагируют на внешние изменения с избыточной эмоциональностью. Абхазия здесь не исключение.

Однако кто бы ни победил на выборах, он будет неизбежно поставлен перед решением нескольких принципиальной важности задач. Прежде всего, ему будет необходимо балансировать между запросом на проект национального государства и растущей зависимостью от России. Тем паче, что в Кремле есть сторонники ее увеличения под предлогом защиты от нарастающей турбулентности. Отсюда и активизация дискуссий о новых договорах или ассоциативных отношениях между Москвой и Сухуми. Одним из пунктов жесткой критики Александра Анкваба была ситуация в Гальском районе на востоке республике, где уже не один год остро стоит проблема интеграции грузинского населения (в особенности вопросы паспортизации и допуска к выборам). Но одно дело – митинговая критика, а совсем другое – практическая деятельность. Естественно, никуда не денется из повестки дня проблема декриминализации власти и общества и совершенствования системы управления. Майские акции показали, что у людей есть запрос на более высокий уровень власти, а способность абхазов к социальной мобилизации хорошо известна. И долгое время выезжать на критике старой власти не получится.

Но перед тем, как приступить к разрешению всех обозначенных выше сюжетов, выборы надо провести без эксцессов и противоборств. В этом плане интересна позиция России. После горького опыта кампании 2004-2005 годов в Абхазии и 2011-2012 годов в Южной Осетии Кремль отказался от тактики «своего правильного кандидата». Это облегчается тем, что в двух частично признанных образованиях нет реальной конкуренции геополитических проектов, все кандидаты выступают за сближение с РФ. Но и для Москвы многое начнется не во время выборов, а после их завершения. И в этом плане нежелание учитывать некоторую асимметрию восприятия друг друга может потенциально создать немало проблем в будущем. Пока же Кремль занял наблюдательную позицию. Когда-то Москва видела в Рауле Хаджимба «своего претендента». Но сегодня у него есть все шансы исправить ошибки прошлого и победить на волне массовых выступлений, а не операции «преемник».

Сергей Маркедонов, кандидат исторических наук, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета