Фото АР

Начиная с 3 сентября, Председатель КНР Си Цзиньпин совершает турне по четырем странам Центральной Азии. В своем новом качестве (а новый глава Китая заступил на свой пост в марте) он осуществляет такую поездку впервые. И хотя главным приоритетом поездки Председателя КНР обозначена экономика, его турне завершается киргизским аккордом. В столице Кыргызстана Бишкеке состоится саммит Шанхайской организации сотрудничества (ШОС), в ходе которого будут обсуждаться отнюдь не только вопросы экономической кооперации, но и безопасности. Страны Центральной Азии с тревогой наблюдают за динамикой в Афганистане. Переформатирование присутствия США и НАТО в этой стране ставит немало сложных задач, как перед среднеазиатскими республиками, так и перед соседними Россией и Китаем.

Причин для тревоги есть немало. И сегодня, спустя 12 лет после начала международной операции в Афганистане, эта страна остается источником нестабильности и разнообразных угроз (террористической, наркотической). Слабость центральной власти и опасность распространения исламизма заставляют Москву и Пекин заранее готовиться к «проблеме-2014». У России самая протяженная в Евразии сухопутная граница с Казахстаном, непростые внутренние проблемы (Северный Кавказ и Поволжье), в то время как КНР стоит перед лицом уйгурского вызова. Да и фактор общей границы с Афганистаном никто не отменял. В этой связи понятен интерес, который Москва, Пекин, а также среднеазиатские официальные круги проявляют к такой интеграционной структуре, как ШОС.

Уже не первый год эта организация существует. И хотя особых прорывов в обеспечение региональной безопасности она не принесла, ряд позитивных результатов было достигнуто. Во-первых, сама организация была сформирована в процессе делимитации границ между КНР и республиками Центральной Азии. Во-вторых, она стала важным каналом коммуникации между Западом и Востоком. Трудно в Евразии найти структуру, в которой участвовали бы вместе члены НАТО (Турция, имеющая статус «партнера по диалогу») и ОДКБ (Россия, Казахстан и другие). Вряд ли бы вне рамок ШОС взаимодействовали бы друг с другом Пакистан и Индия, у которых имеется масса спорных проблем, начиная от Кашмира и заканчивая ядерными программами. То же самое относится к Ирану и Пакистану, Пакистану и России. Тегеран и Москва крайне настороженно наблюдают за сотрудничеством Исламабада с движением «Талибан» и опасаются повторения сценариев, которые уже имели место на афганской территории до 2001 года. При этом ШОС является площадкой, на которой можно провести обсуждение этих противоречий и заняться поиском компромиссных решений.

И вот тут самое время сказать, что недостатки являются продолжениями достоинств (как, впрочем, и наоборот). Потенциал ШОС выглядит солидным, а претензии данной структуры кажутся глобальными. Учитывая хотя бы фактор демографии, ибо в рядах Организации четыре страны из первой десятки самых многонаселенных. Между тем, и помимо демографии в рядах ШОС собрались два постоянных члена Совбеза ООН! Но при этом противоречия внутри членов Организации никуда не уходят.

Выше мы уже рассмотрели только те проблемы, которые находятся на поверхности. Но при более глубоком анализе можно обнаружить и разночтения Пекина и Москвы. Да, сегодня они едины в подходах к Сирии, и вообще к перспективам форсированной демократизации и интервенция для смены режимов. Но экономически растущие амбиции Китая в Центральной Азии создают определенные вызовы для Москвы. Планов у Пекина немало, достаточно хотя бы бегло ознакомиться с перечнем проектов, привезенных Си Цзиньпином во время его турне по среднеазиатским республикам. Тут широкий спектр, начиная от логистики и заканчивая энергетикой.

Непраздный вопрос, готова ли Москва потесниться и уступить привлекательные сегменты рынка Центральной Азии своему партнеру ради единства глобальных целей? Вопрос, скорее риторический. Вряд ли Пекин, чей потенциал растет день от дня, готов поступиться своими интересами ради абстрактной союзнической верности. Усиления Китая опасается и Индия, обеспокоенная многолетним сотрудничеством Пекина и Исламабада. Да и по сути своей ШОС сильно отличается от других постсоветских объединений. Здесь нет четко выраженного лидерства Москвы. Как минимум, Шанхайская организация строится вокруг двух гравитационных полей – российского и китайского.

Но означает ли это обреченность ШОС на воспроизводство благих пожеланий? Думается, положительный ответ на этот вопрос был бы упрощенчеством. Организация важна, прежде всего, как канал коммуникации. И для самих евразийских игроков с их разночтениями, спорами и амбициям, и для стран Запада. Не зря многие американские эксперты отмечают прагматизм, как основу для деятельности ШОС. После того, как в 2014 году международное присутствие в Афганистане будет изменено, фактор Запада никуда не денется. Но он перестанет быть доминирующим. И это «выпадающее пространство» может быть отчасти занято ШОС. Его эффективность в этом случае будет не в соперничестве с США и их союзниками, а в обеспечении сложного «оркестра интересов». Впрочем, для слаженной игры отдельным музыкантам придется серьезно поработать над исполнительским мастерством.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Владимир Путин и Серж Саркисян

3 сентября президент Армении Серж Саркисян посетил Москву. В ходе встречи со своим российским коллегой армянский лидер заявил, что его страна намерена присоединиться к Таможенному союзу и принимать участие в других проектах евразийской интеграции, строящихся вокруг России.

На первый взгляд, эту новость можно назвать сенсационной. В течение последних месяцев отношения между Россией и Арменией выглядели, как определенное охлаждение. И хотя первые лица корректно воздерживались от взаимных обвинений и критики, эксперты и журналисты справедливо отмечали ряд проблем, по которым у Еревана и Москвы наметились расхождения. В первую очередь, речь шла о стремлении Армении парафировать Соглашение с ЕС об Ассоциации, а также о российско-азербайджанском военно-техническом сотрудничестве. При этом представители армянского истеблишмента высказывались скептически относительно вступления кавказской республики в Таможенный союз. Премьер-министр Армении Тигран Саркисян говорил о том, что присоединение его страны к данному интеграционному проекту географически невозможно в виду отсутствия общей границы. Схожую мотивацию озвучивал и заместитель министра иностранных дел Шаварш Кочарян, подчеркивая при этом стремление Москвы оказывать на Ереван политическое давление.

Однако при более глубоком анализе выясняется, что расценивать сентябрьский визит президента Армении, как сенсацию не приходится. Как минимум, это преждевременно. Прежде всего, потому что, несмотря на определенные разночтения, Ереван продолжает оставаться важнейшим стратегическим союзником Москвы на Южном Кавказе. Армения – единственная кавказская республика, которая входит в Организацию договора о коллективной безопасности (ОДКБ). На ее территории располагается российская военная база, а пограничники из РФ вместе с армянскими коллегами защищают внешний периметр границ этого государства. Россия на сегодняшний день является крупнейшим зарубежным инвестором в экономику Армении. А это 44,1% всех прямых инвестиций и такие проекты, как модернизация ГЭС, железнодорожное строительство, энергетика. Ереван не может также игнорировать участие Москвы в процессе нагорно-карабахского урегулирования, а также ситуацию вокруг Сирии и Ближнего Востока в целом. Турция делит с Арменией общую границу. И сегодня эта граница закрыта, а Анкара поддерживает позицию Баку в конфликте из-за Нагорного Карабаха. Возможное же участие турецкой армии в военном вмешательстве с сирийский кризис создает для Еревана опасный прецедент. И в этом плане союзничество с Россией и российское военное присутствие – серьезная страховка.

Таким образом, было бы неверно рассматривать московское заявление Сержа Саркисяна исключительно, как следствие устремлений Кремля перетянуть большее количество бывших советских республик на свою сторону. У Армении есть свои собственные мотивы и свой собственный интерес к кооперации с Москвой. Другой вопрос, что с заявлением о вступлении в Таможенный союз интерес к сотрудничеству с Западом никуда не исчезнет. Находясь с визитом в российской столице, Саркисян ничего не говорил о том, что европейское направление в его политике будет элиминировано.

Возможно, не стоит опережать события, и заявление о пересмотре подходов к интеграции с ЕС еще прозвучат. Однако на сегодняшний день тезисов о том, что представители Армении не приедут на саммит «Восточного партнерства» в Вильнюс, пока что не озвучено. Да и из самого проекта, патронируемого Евросоюзом, Ереван выходить не собирается, как и отказываться от кооперации с НАТО. Армянская внешняя политика исходит из того, что уход с западной площадки обеспечивает автоматически перевес Азербайджану.

Поэтому-то курс Еревана и получил такое определение, как «комплементаризм», то есть стремление к выстраиванию взаимовыгодных и дополняющих друг друга двусторонних и многосторонних отношений. И сейчас нет свидетельств того, что армянское руководство откажется от приверженности этому курсу. Делается это не из-за какой-то особой дипломатической хитрости. В условиях, когда две границы из четырех закрыты (турецкая и азербайджанская), а два оставшихся выхода в мир (грузинский и иранский) проблематичны из-за сложных взаимоотношений Москвы и Тбилиси, Запада и Тегерана, приходится маневрировать и не складывать яйца в одну корзину.

И последнее (по порядку, но не по важности). Конечно же, Таможенный союз – это проект, где доминирует Россия. Однако помимо РФ в него входят также Казахстан и Беларусь, у которых также есть свои интересы и своя мотивация. Все это потребует гармонизации уже не в теории, а на практике. Поэтому говорить о том, что Армения сделала окончательный выбор, не приходится. История продолжается.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Двухдневный украинский визит президента России Владимира Путина был наполнен историческими символами. Здесь и 1025 –летие Крещения Руси, и день Военно-морского флота. Посещение Севастополя, имеющего для российской истории особое значение, а также участие в торжествах Патриарха Московского Кирилла должны были подчеркнуть неразрывные связи и единство двух славянских государств.

Однако сегодняшние политические и социально-экономические реалии сильно отличаются от риторики. Даже поверхностного взгляда на хронику встреч президентов Виктора Януковича и Владимира Путина достаточно, чтобы понять: Москве и Киеву предстоит серьезное испытание. Уже не в первый раз главы двух государств встречаются урывками. Создается ощущение, что они намеренно избегают неприятных вопросов и острой полемики на виду у журналистов.

И имя этому предстоящему испытанию – европейская интеграция. В ноябре 2013 года в Вильнюсе состоится саммит Евросоюза и стран-участниц проекта «Восточное партнерство». Если до этого времени не случится чудо, то  Украина подпишет Соглашение об Ассоциации с «объединенной Европой». В отличие от Грузии или Армении, речь не идет только о парафировании документа. Если произойдет такой вариант развития событий, то все разговоры о постсоветской интеграции с участием Киева будут, как минимум, поставлены под вопрос. А как максимум, на этих планах можно будет поставить крест.

Сегодня многие политики и эксперты вспоминают «дней Викторовых прекрасное начало». Когда в 2010 году четвертый президент Украины выиграл президентские выборы, Москва воспринимала этот результат, как большой геополитический успех. Виктор Янукович победил лидера «оранжевой революции» Виктора Ющенко.

Предшественник ныне действующего президента Украины выступал за максимальное уменьшение российского влияния на свою страну, а также за ускорение европейской и североатлантической интеграции. Поэтому начало президентской легислатуры Януковича воспринималось в Москве, как прорыв. Были подписаны Харьковские соглашения, предполагавшие пролонгацию пребывания российского Черноморского флота в Севастополе. Да и сама риторика Киева свидетельствовала о возвращении прагматики в отношения между двумя странами.

Однако «медовый месяц» не перерос в нечто большее. Тезка Виктора Ющенко по части европейской интеграции достиг не меньших успехов. При этом, пройдя через период резкого охлаждения с ЕС после скандальных дел Юлии Тимошенко и Юрия Луценко, он провел успешную «перезагрузку». Вспомним хотя бы тяжелую атмосферу взаимоотношений Киева и Брюсселя времен последнего чемпионата Европы по футболу, который рассматривался в качестве европейской презентации Украины. И которая, по мнению многих политиков, экспертов и правозащитников из стран ЕС провалилась.

Однако не провалился сам курс на укрепление связей между Киевом и «объединенной Европой».  И сегодня результаты социологических опросов, проводимых разными центрами на территории Украины, свидетельствуют, что европейская интеграция пользуется поддержкой у населения республики. Даже если принять во внимание завышенные ожидания и неоправданные надежды относительно перспектив кооперации с ЕС, с этим фактором нельзя не считаться ни одному из украинских политиков.

Вместе с тем, нынешняя украинская власть не может не понимать и другой вещи: внешнеполитический выбор страны в значительной степени является продолжением внутриполитического выбора. Украина по-прежнему продолжает оставаться страной с не до конца сформированной политической и гражданской идентинчостью. К тому же, в отличие от Москвы Брюссель намного более строг в своих требованиях относительно транспарентности власти и демократических процедур. Но соблюдать эти процедуры в точности не так просто для гибридного режима – ибо велик риск потерять власть.

Радикальный выбор Киева в пользу либо ЕС либо ТС также создает немало трудностей, в особенности с учетом перспективы ограничений свободного движения рабочей силы в пределах Таможенного союза с 2015 года. Между тем, многие рядовые граждане Украины в значительной степени связаны с российским рынком труда. При  этом Соглашение об Ассоциации совсем не означает немедленного продвижения по пути к членству в ЕС, переживаюшим, к слову сказать, не самые лучшие свои времена. Не только в экономике, но и в интеграционных процессах.

Но проблема в том, что и сам Таможенный союз (один из самых любимых проектов Владимира Путина) является в своем нынешнем виде «сырым». По справедливому замечанию известного экономиста Алексея Портанского, существующее объединение «России, Казахстана и Белоруссии так и останется неполноценным и слабым интеграционным проектом, если к нему не присоединится в полной мере Украина. Ибо лишь локомотив в составе России и Украины способен придать необходимую мощь региональной интеграции. Исторический опыт ЕС, где таким локомотивом выступили в свое время Германия и Франция, убедительное тому подтверждение».

Во многом нынешняя ситуация напоминает выбор Советского Союза времени упадка. Москва прекрасно понимала, что подписание союзного договора без Киева сделает общее государство малоэффективным «обрубком» прежнего проекта. Тем паче, что Украина наряду с Беларусью является важнейшим окном потенциального ТС в Европу, а при любом отношении к евроинтеграции ЕС остается важнейшим партнером России. Да и на внутриполитическом рынке единство Киева и Москвы сыграло бы на руку Владимиру Путину, повысило бы его легитимность и продемонстрировало бы высокую эффективность. Однако сегодняшняя украинская власть предпочитает не столько красивую риторику, сколько прагматику. И не исключено, что на предложения Москвы из Киева прозвучал бы положительный ответ, если бы сами российские сигналы были бы сформулированы более четко.

Таким образом, российская сторона попыталась переломить ситуацию в свою пользу накануне предстоящего саммита в Вильнюсе. Перелом, похоже, не наступил. Вопрос: какие уроки из прошедших праздников извлекли для себя Киев и Москва? Ответ на него мы увидим в самое ближайшее время.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудником Центра стратегических и международных исследований (Вашингтон, США)

На кыргызско-узбекской государственной границе снова тревожно. 23 июля 2013 года между пограничниками этих двух стран произошла перестрелка. Сегодня стороны дают свои версии инцидента, пытаясь представить дело в выгодном для себя свете. Однако, что бы ни говорили представители Бишкека и Ташкента об июльском пограничном столкновении, ясно одно: это – не исключение из правил, а, скорее, подтверждение общего правила. Так, в середине июня на границе Узбекистана и Кыргызстана имел место другой инцидент, в ходе которого погиб гражданин одной из республик.

Центрально-азиатское пограничье перегружено сегодня острыми проблемами и вызовами. Если не предпринять усилия по их разрешению, то исключать эскалацию насилия в регионе нельзя. Тем паче, что в скором будущем к имеющемуся списку вызовов добавится афганская динамика после изменения формата международного присутствия в этой проблемной стране.

Сложные взаимоотношения Узбекистана и Кыргызстана было бы целесообразно рассматривать не в двустороннем, а в трехстороннем формате, не забывая и о Таджикистане. Во-первых, все три страны имеют свои сегменты Ферганской долины. Эта часть Центральной Азии имеет особое значение с точки зрения рисков для стабильности и безопасности. Долина занимает площадь 100 кв. км, а ее население – это 11 миллионов человек. Бедность и высокий уровень безработицы, а также слаборазвитая инфраструктура превратили ее в один из главнейших центров исламского радикализма во всей Центральной Азии.

Во-вторых, все три страны региона имеют сложнейшие внутриэтнические противоречия, которые переплетаются с межгосударственными отношениями. Взять хотя бы положение узбекского меньшинства в Кыргызстане. И хотя по численности узбекская община занимает после «титульного этноса» второе место, ее родной язык в отличие от русского не имеет статуса официального. Узбеки не представлены в должной мере и в органах государственной и местной власти. И хотя на сегодняшний день острота от межэтнических столкновений 2010 года на юге Кыргызстана (тогда были убиты 442 человека, а около 100 тысяч стали беженцами) в значительной степени уменьшилась, нельзя сказать, что негативная историческая память полностью стерлась. И вряд ли есть шанс на то, чтобы это произошло в среднесрочной перспективе.

Не менее острая проблема – этнические анклавы, доставшиеся национальным государствам региона в наследство от СССР. Так, узбекские анклавы Сох и Шахимардан (с 50 тыс населения) окружены кыргызской территорией, а кыргызская деревня Барак (600 человек) – землями Узбекистана. На территории Кыргызстана также находится таджикский анклав Ворух (около 20 тыс человек). В апреле 2013 года между его жителями и жителями кыргызского села вспыхнуло столкновение, в результате чего 3 человека получили ранения различной степени тяжести. При этом значительные части таджикско-узбекской и кыргызско-таджикской границы не прошли делимитацию, а сосредоточение военных подразделений по разные стороны межгосударственных рубежей уже не первый год стало частью геополитического пейзажа Центральной Азии.

Двусторонние отношения между странами региона даже вне всякой привязки к межэтнической и пограничной тематике также далеки от совершенства. Власти Узбекистана и Таджикистана вовлечены в многолетний спор из-за гидроресурсов. Опасения Ташкента вызывает проект строительства Рогунской ГЭС, реализация которого, по мнению узбекских политиков и экономистов, может создать дефицит поливной воды, крайне важного ресурса для сельского хозяйства республики.

Во многом эта «водная конкуренция» влияет и на геополитический выбор стран региона. Так, Ташкент с крайней осторожностью наблюдает за кооперацией между Душанбе и Москвой, а также Москвой и Бишкеком. Узбекистан пытается выстраивать отношения с Россией на двусторонней основе помимо интеграционных проектов. Однако не стоит забывать, что Таджикистан и Кыргызстан являются членами ОДКБ (Организации договора о коллективной безопасности), то есть структуры военно-политической, предполагающей взаимопомощь в случае эскалации угроз и опасностей, откуда бы они ни исходили. Узбекистан же, не сворачивая своей кооперации с Россией, приостановил свое членство в ОДКБ. Но при этом заметно интенсифицировал контакты с США.

Положение дел в Центральной Азии находится в тени неразрешенных конфликтов на Южном Кавказе (в особенности армяно-азербайджанского противостояния из-за Нагорного Карабаха), положения дел на российском Северном Кавказе. Однако ситуация в этой части постсоветского пространства все чаще дает немало оснований для опасений. Сегодня и сами страны региона, и внешние наблюдатели пристально следят за тем, по какому пути пойдет Афганистан в случае вывода оттуда натовских войск. Центральная Азия рассматривается как своеобразный «передовой пункт» на пути возможного расширения очага нестабильности. Однако сам «передовой пункт» вызывает немало вопросов в смысле его надежности. За долгие годы независимого развития политические элиты центрально-азиатских стран так и не смогли самостоятельно урегулировать сложные вызовы, стоящие перед ними.

Значит, в преддверии «проблемы-2014» стоило бы интенсифицировать поиски компромиссов и возможных «разменов». Это в интересах не только самих новых национальных государств, но Москвы, Вашингтона и Пекина. Следовательно, за оставшееся время необходимо не только интенсифицировать работы в рамках уже имеющихся форматов (ОДКБ, Шанхайская организация сотрудничества), но и между этими структурами и НАТО, не говоря уже о двусторонних отношениях. Игра с нулевой суммой может обернуться в Центральной Азии поражением с отрицательной величиной для всех.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Фото АР

На первый взгляд, между заявлением лидера северокавказских джихадистов Доку Умарова и событиями в Пугачеве, небольшом городе Саратовской области, никакой взаимосвязи не существует. В первом случае речь идет о пропаганде одного из лидеров исламистского подполья, а в другом – о межэтнической напряженности, спровоцированной криминальным инцидентом. Понятное дело, любые случаи, схожие с «пугачевским бунтом» пытаются использовать политики. Так было и во время массовых беспорядков в карельской Кондопоге в 2006 году, а в конце 2010 – начале 2011 гг. после выступлений в центре российской столицы на Манежной площади. Однако терроризм и диверсионная борьба вовсе не тождественны националистическим проявлениям, хотя крайние формы этнического национализма нередко ходят рука об руку с радикальными проявлениями политической борьбы.

Однако сколь бы разными по своей природе ни были оба упомянутых выше события, они объединяются друг с другом в рамках важнейшей для России внутриполитической темы – кавказской. Прошло уже двадцать лет после распада Советского Союза, а Северный Кавказ по-прежнему остается наиболее проблемным и политически непредсказуемым регионом РФ. И хотя в последние два года в северокавказских республиках наметилось некоторое сокращение числа терактов, террористический мартиролог выглядит по-прежнему ужасающим. Так в 2012 году 700 человек были убиты, а 525 ранены в результате продолжающегося политического насилия в этом регионе.

При этом социально-экономическая ситуация также оставляет желать лучшего. Субъекты Северного Кавказа занимают первые строчки по уровню безработицы, и последние – по уровню заработной платы. По данным прошлого года в Дагестане уровень безработицы превысил 11%, в Ингушетии – 48%, а в Чечне, несмотря на ее неуклонное снижение в течение последних лет остался на отметке 32%. В самой крупной и многонаселенной кавказской республике Дагестане уровень зарплат почти в 2 раза ниже общенационального показателя. Многие известные в советские времена «гиганты» индустрии либо закрыты (Тырнаузский горно-обогатительный комбинат в Кабардино-Балкарии), либо значительно сократили объемы производства и ведут сложную борьбу за существование (предприятие «Электроцинк» в Северной Осетии или завод «Дагдизель» в дагестанском Каспийске).

Жители горных районов субъектов Северного Кавказа в условиях кризиса своего традиционного хозяйствования переезжают на равнины, в города. В условиях же высокой плотности населения и трудоизбыточности региона они вынуждены переезжать в Москву, Краснодар, Ставрополь, Ростов, Саратовскую область, Карелию и даже отдаленные регионы Западной Сибири. Если в Ханты-Манскийском автономном округе в 1970 году проживало только 5 кумыков и 44 лезгина, то по данным переписи 2010 года их численность составляет соответственно 14 000 и 13 335 человек. В Ямало-Ненецком округе количество чеченцев с 79 человек в 1979 году увеличилось до 2 500 в 2010.

Внутренняя миграция – не прихоть кавказцев, а процесс, определяемый всей сложной совокупностью социально-экономических и политических причин. И ответственность за все это федеральный центр несет не в меньшей степени, чем власти на местах. В этом плане этнический фактор и религиозное вероисповедание не играют определяющей роли. Забегая вперед, стоит заметить, что даже при гипотетическом отделении Кавказа от России миграционные процессы оттуда будут продолжаться. Какие бы «замкИ» и укрепленные зАмки не ставили на пограничных линиях. Высокая плотность населения, продолжающаяся урбанизация вкупе с социальной нестабильностью никуда не исчезнут.
Более того, в случае «развода» с Кавказом политические риски лишь возрастут, ибо конфликтное поле в регионе отнюдь не ограничивается противостоянием между республиками и центром, он насыщен большим количеством «горизонтальных противоречий», начиная от спора о границах (Ингушетия- Чечня, Ингушетия-Северная Осетия) и заканчивая земельными спорами в Дагестане и Кабардино-Балкарии.

Таким образом, для того, чтобы стабилизировать сложный регион или хотя бы ввести имеющиеся проблемы в более узкое русло, необходима его всесторонняя интеграция. Во-первых, старые, наработанные еще в имперский и в советский период общие связи не могут работать вечно. Однако в нынешних условиях мы видим немало де-факто сегрегационных форматов. В республиках Северного Кавказа прочно укоренились клановость и этнократия (кстати сказать, не без попустительства, а то и прямой поддержке Москвы). Да, Москва сегодня может похвастать снижением числа терактов, уровня безработицы в Чечне. Но обратной стороной этой медали является рост политических амбиций Рамзана Кадырова и команды, превращение их в «особую касту», что вызывает озлобленность у жителей не только внутренних регионов страны, но и соседних с Чечней республик.

С другой стороны, власти «русских» регионов нередко играют с такими понятиями, как «коллективная ответственность», когда вина за криминальный беспредел возлагается на целый регион (пример кубанского губернатора Александра Ткачева). Опять же подобные «инициативы» остаются без должного внимания и оценки со стороны центра. Но Ткачев и Краснодарский край – это особый случай, учитывая то место, где пройдет в скором времени «белая Олимпиада». Многие другие его коллеги по губернаторскому цеху, если и не играют в подобные игры, то «пропадают» в те моменты, когда от их воли и адекватной оценки зависит предотвращение стычек или погромов на национальной почве. И недавняя история в Пугачеве снова продемонстрировала это. Люди не верят в то, что власть и суды могут обеспечить их защиту от «чужаков».

Само же появление выходцев с Кавказа рассматривается не как часть общих социально-экономических процессов, а как ненужная стихия, которую можно побороть с помощью митингов, массовых акций или серии депортаций. В самом деле, трудно требовать от простых людей специальных знаний по демографии или этнополитологии. Но власть на то и поставлена, чтобы гармонизировать сложную среду. Между тем, помимо внутренней миграции (для России эта проблема намного более важна, чем для любой европейской страны), до сих пор удовлетворительно не разрешена проблема призыва юношей из Северного Кавказа на военную службу и втягивание кавказских регионов в общероссийские процессы. В итоге этой нарастающей сегрегации и получаются с одной стороны теракты и нестабильность внутри республик Кавказа, а с другой – стремление отгородиться от турбулентного региона и его жителей даже путем «сепаратизма наизнанку», то есть своего рода сецессии «Большой России» от проблемных республик. Велик соблаз вместо аккуратного развязывания сложных узлов разрубить их одним махом.

Вот только поможет ли такой упрощенный подход и Северному Кавказу и РФ в целом? Не зря ведь народная мудрость говорит, что простота хуже воровства.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

В 2014 году США и их союзники переформатируют свое присутствие в Афганистане. Этот процесс будет иметь серьезное последствия не только для этой страны, но и для соседних с ней государств Центральной Азии. Впрочем, и вне афганского контекста ситуация в регионе далека от оптимистических прогнозов. Рост радикального ислама, монополизация власти многолетними руководителями среднеазиатских республик и неизбежная проблема наследования, двусторонние противоречия по широчайшему спектру вопросов, начиная от водных ресурсов и заканчивая этническими анклавами и делимитацией госграницы. Вот далеко не полный список неотложных проблем, существующих в Центральной Азии и заставляющий обращать на этот регион первостепенное внимание.
Одним из важнейших игроков в этой турбулентной части бывшего Советского Союза продолжает оставаться Россия. Что бы кто ни говорил про ее «имперские устремления», по большей части интересы Москвы определяются прагматикой. Во-первых, одна только граница сухопутная России с Казахстаном – это 7 тысяч километров. Во-вторых, стратегическое значение региона таково, что коллапс безопасности в нем прямо влияет на ситуацию внутри РФ (регионы Волги, Урала, Сибири). В-третьих, Центральная Азия является одним из регионов, в которых сохранился, несмотря на все отмеченные выше проблемы, довольно многочисленный «русский мир». Так, почти 22% жителей Казахстана (это более 3, 5 миллионов человек) – этнические русские. И хотя в результате эмиграций из других республик Центральной Азии количество русского населения в Узбекистане, Кыргызстане и Таджикистане за два десятилетия после распада СССР значительно сократилось, сегодня в них проживают соответственно 1 млн.199 тыс., около 400 тыс. и порядка 60 тыс. этнических русских.
В этой связи отнюдь не случайно, что именно бывшие республики Средней Азии являются приоритетными партнерами Москвы практически по всем интеграционным проектам – от ОДКБ и до Таможенного и Евразийского Союзов. В какой степени русский язык является эффективным инструментом для продвижения интересов России. Но насколько его развитие помогает самим новым независимым государствам региона?
Отвечая на эти вопросы, стоит рассмотреть то общее и особенное, что определяло и продолжает определять динамику «русского вопроса» для государств Центральной Азии. В правовом смысле у каждой из стран свой опыт в определении статуса русского языка. В Кыргызстане, например, он получил статус официального и сохранил его, несмотря на бурные дискуссии при обсуждении конституционных поправок. Заметим при этом, что таким статусом не обладает узбекский язык, хотя именно этнические узбеки имеют вторую по численности после «титульной нации» общину в стране. И именно это, а не этническая толерантность, во многом и объясняет столь пристальное внимание к русскому языку, который рассматривается, как важный инструмент в «цементировании» страны с сильными региональными различиями между Севером и Югом. Положение русского языка в Казахстане имеет свои нюансы. Согласно Основному закону страны он используется в государственных организациях и органах местного самоуправления официально наряду с казахским языком. Заметим, что президент Казахстана во время своих официальных выступлений чередует фрагменты на русском и на казахском. При этом государственная элита страны, хорошо владеющая русским, не спешит укреплять его статус. Слишком велики опасения регионализации и повторения судьбы СССР на новом витке. В Таджикистане русский – язык межнационального общения, а в Узбекистане – язык этнического меньшинства, хотя в государственных структурах он в обеих странах используется.
При этом ситуация с русским языком не ограничивается вопросами его формально-правового статуса. Он неразрывно связан с общей динамикой «русского вопроса». И говоря про эту проблему, стоит иметь в виду, что после распада Советского Союза и образования на его месте новых независимых республик их русские жители пережили статусную революцию. Из авангарда Москвы и единой страны они превратились в этническое меньшинство, столкнувшееся с проблемами «национализации», то есть выработки новой государственной, политической, гражданской идентичности взамен положения союзной республики.
Эти процессы, как правило, неизбежно, сопровождаются эксцессами и конфликтами. Центральная Азия в этом плане не сделала каких-то принципиальных открытий. Однако в совокупности с процессами экономической трансформации (сопровождающейся сокращением, а то и сворачиванием старых производств) и выходом на первые роли представителей «титульных групп» русское население утратило свои былые позиции, что привело либо к эмиграции, либо к непростой социальной и политической адаптации. Обеспокоенность же национальных элит относительно единства и целостности своих новых Отечеств создало на пути развития русского языка и «русского мира» в целом немало препон. Практически повсеместно в Центральной Азии запрещено создание партий по национальному и религиозному принципу. Впрочем, Россия в этом плане недалеко ушла, и все по тем же причинам. Формирование политической идентичности после распада СССР не завершено в самой крупной республике бывшего Союза.
Однако помимо этих соображений у государств Центральной Азии есть и другие резоны, заставляющие не спешить с переходом с русского на английский. Проблемы безопасности и национальной экономики диктуют необходимость тесной кооперации с Москвой. Для США и ЕС Центральная Азия не имеет той важности, которую она представляет для России. Бывшие среднеазиатские республики интересуют Запад в более широких контекстах, будь то Пакистан или Афганистан. К тому же, Москва не столь щепетильна в таких вопросах, как права человека и преемственность власти в автократических режимах. История с Узбекистаном после андижанских событий это воочию продемонстрировала. И даже сегодня, когда отношения официального Ташкента с Западом обрели второе дыхание, Москва крайне важна для узбекского руководства, как противовес. Отсюда и интерес к русскому языку, как к прагматическому политическому инструменту, с помощью которого решаются не только и не столько внутренние проблемы, сколько обретаются преференции в сфере безопасности и экономики (списание долгов, выгодное инвестирование, послабления мигрантам, приносящим в страну значительные финансовые средства).
Не стоит забывать, что и для двусторонних взаимоотношений между разными странами Центральной Азии вне зависимости от имеющихся проблем русский язык по-прежнему остается lingua franca. По крайней мере, до полной смены поколений во властных коридорах, эта роль останется высокой. И, следовательно, у Москвы есть шанс на то, чтобы эта традиция не пресеклась.
Между тем, у самой России за все время после распада СССР не появилось качественной стратегии по развитию «русского вопроса» и русского языка, как его составной части. Государственная политика все время дрейфовала между поддержкой соотечественников за рубежом (нередко это приводило к селективной помощи «профессиональным русским») и их приемом в РФ. Сама же мотивация нередко подменялась ностальгическим ресурсом, который в новых условиях не может эффективно решать задачи сегодняшнего дня. Между тем, именно прагматики для обоснования продвижения русского языка за пределами России катастрофически не хватает. То есть не разговоров о «великой культуре» прошлого, а проектов, нацеленных на решение задач настоящего и будущего.
Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон