Фото АР

Недавнее убийство известного суфийского шейха Саида-Афанди аль Чиркави (или Чиркейского) снова сфокусировало общественное внимание на самой крупной северокавказской республике в составе России. В последние годы Дагестан регулярно попадает на страницы печати в связи со знаковыми убийствами, террористическими актами, диверсиями или акциями российских «силовиков». Вот и на сей раз убитый – фигура далеко не последнего ряда в сложной дагестанской конфигурации. 74-летний Саид-Афанди не занимал официальных постов в республиканской администрации или в депутатском корпусе. Однако его неформальное влияние на социально-политические процессы в республике было велико. Погибший был влиятельным духовным наставником (устазом), а среди его учеников и последователей были представители дагестанского истеблишмента и Духовного управления мусульман республики, которое в постсоветский период превратилось фактически в министерство по исламу.

В интервью известному российскому изданию «Взгляд» мэр Хасавюрта Сайгидпаша Умаханов определил численность последователей шейха в 100 тысяч человек. К мнению мэра Хасавюрта следует прислушаться более внимательно. Руководитель этого населенного пункта имеет серьезное влияние в Махачкале, поскольку этот населенный пункт – это не обычная административная единица. Здесь пролегает граница Дагестана с Чечней, а также территория, через которую проходят стратегически важные для всей России артерии (федеральная трасса «Кавказ», нефтепровод «Баку-Новороссийск»). В этой связи отнюдь неслучайно то, что глава Дагестана Магомедсалам Магомедов практически сразу же после убийства влиятельного духовного лидера заявил о необходимости создания отрядов самообороны для борьбы с терактами и защиты населения.

Впрочем, смерть Саида-Афанди Чиркейского стала не единственным трагическим событием последних дней. В селе Белиджи пограничник-контрактник Рамазан Алиев открыл стрельбу, в результате которой погибло семь человек. Сам он был уничтожен ответным огнем. Затем прозвучала информация о том, что исполнитель данной акции был завербован вооруженным подпольем и даже находился на «прицеле» у республиканских правоохранительных органов. Непраздный вопрос, почему радикал в погонах не был своевременно уволен из важнейшей силовой структуры страны?

Дагестан лихорадит. Однако в отличие от соседней Чечни, трагические происшествия в нем только фиксируются, но не обобщаются. Если «чеченский кризис» российская власть хотя бы пыталась ввести в определенную систему координат и дать свою интерпретацию событий (контртеррористическая операция, либо восстановление конституционного порядка), то происходящее в последние годы в Дагестане вообще не получает системной оценки со стороны федеральных властей. Молчит полпред Александр Хлопонин. Безмолвствует и правящий тандем, хотя, казалось бы, был повод обсудить ситуацию на Северном Кавказе в формате первого заседания президентского Совета по межнациональным отношениям.

Действительно, ситуация в Дагестане более сложная и запутанная. В Чечне девяностых все было понятнее: главными противниками федеральной власти были сепаратисты, их действия, мотивация, лозунги хорошо прочитывались. Но Дагестан ни тогда, ни сегодня не болел «сепаратистской болезнью». Практически официальным лозунгом республики стала формула народного поэта Расула Гамзатова: «Дагестан добровольно в состав России не входил и добровольно из нее не выйдет».

О полиэтничности Дагестана и сопровождающей ее конфликтности говорят многие. Особенно в контексте земельного дефицита и продолжающейся урбанизации. Привычные этнические ареалы размываются, а принципы частной собственности вступают в противоречия с представлениями о собственности этнической, когда представители «своего народа» могут иметь преференции при доступе к имущественным и властным ресурсам на той или иной территории. Однако проблемы и конфликты этого региона, а уж тем паче теракты и покушения, только этим не объяснишь. Верность своей территории здесь зачастую значила намного больше (и во взаимоотношениях с федеральной властью, и с соседней Чечней и Ставропольским краем).

Кроме того, с середины 1990-х годов, значимым стал еще один важный фактор – исламское религиозное возрождение. Именно он стал новой линией раскола в Дагестане, которая потеснила «национальный вопрос» с первого места республиканской политической повестки дня. Теперь те, кто придерживается «обновленческого ислама» (салафитской версии или ваххабизма, как некорректно называют это направление в СМИ), могут быть представителями разных этнических групп. Их главные оппоненты, представляющие суфийский ислам, также могут принадлежать к разным этническим сообществам. Так Саид-Афанди Чиркейский был этническим аварцем, хотя среди его последователей были представители и других народов. Наконец, представители «неофициального ислама», то есть мусульмане, отрицающие террористические методы борьбы, но в то же время не подчиняющиеся юрисдикции Духовного управления мусульман, также в целом не придерживаются жестких этнических границ.

Но этим проблемы и линии размежевания не исчерпываются. В последние годы обозначилась еще одна «межа» – конкуренция т.н. «московских» дагестанцев и полиэтничной республиканской бюрократии. Амбиции «внутренних эмигрантов» нередко вступают в противоречие с властной элитой Дагестана всех уровней. И хотя с приходом к власти Магомедсалама Магомедова (2010 год) эта элита по сравнению с прошлыми годами изменилась, срабатывает корпоративный принцип принадлежности к республиканскому истеблишменту. Он привык получать карт-бланш от Москвы и не конкурировать ни с кем.

Таким образом, в Дагестане – в отличие от Чечни и Ингушетии – гораздо сложнее измерить конфликтное поле. Конфликты в Дагестане могут реализовываться и в этнической, и в религиозной сфере, и в бизнесе, и во власти (хотя бюрократический конфликт и не является публичным). Взрывов и актов насилия много, но за каждым из них – своя конкретная история. Столь разнообразные по происхождению конфликты могут существовать только в условиях, когда социальные отношения базируются не на институтах, а на неформальных принципах. Вот и роль Саида-Афанди была, в первую очередь неформальной, что имело свои плюсы (тот же переговорный процесс с салафитами ему было организовать легче, чем чиновникам администрации президента РФ), и минусы (зачастую корпоративный интерес пересиливал общегосударственные резоны). Если же нет возможностей для карьерного роста, ведения нормального бизнеса и реализации гражданских проектов, социальная активность уходит в радикальный ислам и этнический национализм, а любая спорная проблема решается через «отстрел» или шантаж. И Дагестану решить эту проблему в одиночку, без поддержки центра, будет крайне затруднительно.

Конечно, можно сделать ставку на «народные дружины» и «инициативы с мест». Но где гарантия, что решив проблему с террористическим вызовом, «дружинники» не возьмутся за передел наиболее прибыльных сегментов рынка и административных должностей?

Из этого следует, на мой взгляд, что Москве пора прекратить практику «дистанционного управления» регионом. В проблемах Дагестана надо системно разбираться, вырабатывая адекватные методики разрешения кризисных явлений, не решаемых годами.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон