Photo: Алексей Дмитриев

Мне жгут карман эти деньги, полученные за работу на благополучие чужого человека, на его членство в престижном клубе и на частную школу для его избалованных детей.  Тратить их, подражая ему – значит сознаться в еще большей зависимости от него.  Не лучше ли бросить их в горнило удачи, и либо потерять в поединке с фортуной, либо выиграть на них деньги шальные, трудом и нуждой непомеченные?

В казино!  Туда, где слова «ва-банк» проводят грань между «иметь или не иметь», где страсть затмевает разум, а азарт на породистых лицах мужественен и красив.  Там баккара – это не хрусталь, рулетка – не инструмент для замеров, там рифмуются крупье и колье… Read the rest of this entry »

Фото AP

Если бейсбол отвешивает в умеренности те или иные качества Америки, то американский футбол занимается тем, что гипертрофирует их. Изящной эту игру не назовешь, в ней больше первобытного хаоса. Тем не менее, именно американский футбол может похвастаться популярностью у себя на родине, сравнимой с бейсбольной.

Американцам тесно в рамках правил и они, как только представляется возможность, норовят их сломать. Как и в бейсболе, в футболе игрок прокладывает себе путь в определенных пределах, но движение по этому пути дается ему с потом и болью.

Нападающий с мячом как бы становится мальчиком для битья, каждый дюйм поля достигается неимоверным напряжением мускулов, а зачастую вполне реально пролитой кровью. Его часто отбрасывают назад, и приходится начинать все сначала.

Те, кто понимает американский футбол, отмечают, что тактика и стратегия этой игры во многом схожа с тем, как ведут себя на поле боя противоборствующие армии. Распасовку мяча ведет привилегированный «офицер» команды – «квотербек»; у земли мяч пинает и ловит боевая пехота. Аналогия с военными терминами напрашивается сама собой: дух игры милитаристский, маски и шлемы защищают (не всегда) игроков от серьезных увечий, которые принимаются как неизбежное.

Фото AP

Футбол – это как бы мини-война в четырех периодах. Иногда добавляют пятый, только бы не было ничьей. Ничью в американском футболе не жалуют, потому что в игре, как в жизни, всегда должны быть победители и побежденные. До 50-х годов ничья допускалась, но потом она все больше стала выглядеть неприемлемым проявлением нерешительности и двойственности в глазах болельщика-американца – который вот так же, своими руками и в поте лица, по кирпичикам строит свое благосостояние, и когда приходит время подводить итог, то либо оно есть, либо нет, ничья невозможна. Да и мешает она при составлении статистических таблиц, увлечение которыми – отличительная черта американского спорта вообще.

Еще одной особенностью стало изобретение мяча, который удобно и бросать, и пинать. И то, и другое в футболе делается с характерной для военных действий неразберихой. Но в войне победа все же бесповоротна, а в американском футболе зависит от решения судьи. Выигрыш может быть в дальнейшем признан неправомочным, весь матч может быть анулирован, радость победы и слава у «квотербэка»-нападающего отобрана.

Если в других командных видах спорта отсутствие «звезды» компенсируется игрой других членов команды, то в американском футболе все решает «квотербэк». Он незаменимый генерал, герой и лидер. У него есть два качества, необходимые американцу для успеха: изобретательность и настойчивость, но они результативны лишь тогда, когда он знает, каким из этих качеств и когда пользоваться. На нем лежит весь груз американского понимания индивидуализма: если он слишком отрывается от команды, он пропадет, если его игра окажется слишком стандартна – тоже. Но, как и президент страны, он обладает бОльшими полномочиями, чем те механизмы, которые призваны удерживать его в рамках. Поэтому болельщики либо хвалят его, либо критикуют с такой же горячностью, что и политически ангажированные американцы – своего президента.

Во многих культурах принято описывать политическую жизнь спортивными метафорами, отдавая дань игровой составляющей. Но для России привычнее шахматная лексика, а не язык игр на поле. Вообще, аналогия между историческими и спортивными событиями – довольно распространенный в мире прием, но в американском политязыке оно вклинивается в речь главы государства и представителей администрации гораздо чаще, чем в других странах. Удобно, например, прибегнуть к ней при необходимости снять с себя ответственность за неудачный результат, мол, мы-то играли по нами же и составленным правилам игры (а не по законам логики, понятиям морали и т.д.!), но все же проиграли. Функция у спортивных метафор здесь несложная: доходчиво убедить аудиторию в том, что в сложившейся ситуации принятые руководством решения были закономерными и неизбежными.

А раз так, то исход исторического события, как и исход спортивного состязания, попадает в удел провидения – говоря языком нашего футбола, если вратарь поскользнулся или мяч отскочил в ворота от штанги. Тут уже летописание с использованием спортивной терминологии подрастает от удобной метафоры до онтологических размеров: американцы уже не просто футболисты или граждане своей страны, потому что им вверено выполнение высшей воли, мячом или мечом.

Наверно, это объясняет присущее американцам зачастую (а в последнее время – меньше) ощущение собственной правоты. Американцы подключаются к ощущению своей миссии в детстве, когда у мальчика или девочки получается первый раз попасть битой по мячу или бросить футбольный мяч так, чтобы он вписался в траекторию спирали. Эти обрядовые вехи делают их американцами надежнее, чем метрика.

Стадион в Сент-Луисе

Недавно я после огромного перерыва попал на бейсбол, когда очутился в Сент Луисе. Играли игру местные «Кардиналс» с «Пайратс» из Питтсбурга. Дочку 4-х летнюю тоже взял с собой, чтобы не думала, что ее папа не как у других.

Граждане многих стран мира достигают на стадионах вершин национального самосознания, но только в Америке суть страны так проступает через ткань любимых американцами спортивных игр. Вряд ли характер России легко определяется по футболу, хоккею или, скажем, городкам, а вот если взглянуть попристальнее на бейсбол и американский футбол – и вся Америка как на ладони будет.

В бейсболе все четко выверено и не подлежит изменениям: высота горки питчера, вес мяча, расстояния между базами. Архаичные правила не менялись в течение 100 лет; от игроков требуется, чтобы высот совершенства они достигали в пределах установленных рамок. Бейсбол можно сравнить с несгибаемым остовом американской конституции – с ее подозрительно-сухим отношением к человеческим страстям, которую отцы нации поторопились для большей приспосабливаемости увлажнить Билем о правах. Как сама Америка, бейсбол может быть одновременно классически строг и романтически мягок. И игра, и страна колеблются между крайностями свободы и общественного императива.

В игре выражены и мечты об идеальной Америке, какой через призму бейсбола она виделась Хемингуэю и Апдайку, и ее противоречия, когда игра вместе с остальной страной сопротивлялась расовой интеграции, пока Джеки Робинсон не стал первым чернокожим игроком в Высшей Лиге.

Разумеется, исход бейсбольного матча зависит от индивидуальной инициативы игроков, но ей позволено развиваться в условиях групповой (корпоративной) структуры. Здесь все решает не забитый мяч, а игроки, каждый из которых принимает решение и действует сообразно моменту. Все сводится к противоборству двух игроков: питчера (кидающего мяч) и бэттера (отбивающего его). Есть еще и кэтчер (ловящий), он, собственно, единственный, у кого на виду все поле, когда он стоит в полуприсяде, как борец сумо в наморднике. Задача питчера – перехитрить, он одновременно играет и в нападении, и в защите. Бэттера по-человечески жаль, он каждый раз не знает, какой закрутки ждать. Но у него в руках бита, и если все кончится хорошо, и получится отбить ею маленький мяч, который летит на него со скоростью под 150 км в час, то он становится властителем стадиона. Для меня нет вопроса, почему даже самые лучшие бэттеры попадают по мячу лишь каждый третий раз; у меня вопрос, как им вообще удается это сделать.

Иностранцам трудно понять, в чем привлекательность этой внешне нединамичной игры и что определяет культовый статус игроков, переминающихся с ноги на ногу по углам поля в похожей на исподнее белье форме. Благодаря отсутствию непосредственных столкновений и неторопливому ритму эта игра кажется воплощением политкорректности. «Это только так кажется», говорит мне мой сосед по стадиону в Сент-Луисе, «на самом деле, питчера распирает от желания перехитрить бьющего, а бьющий мечтает отбить мяч так, чтобы продырявить питчера. Я это хорошо чувствую, поэтому всегда сижу на краешке стула, когда смотрю бейсбол».

В отсутствие в Америке министерства спорта, институт бейсбола (многие считают, что и американский футбол тоже) наиболее глубоко резонирует, если можно так выразиться, с национальным спортивным характером. Наверно, поэтому бейсбол не раз служил для раздувания патриотизма, сплачивая нацию в трудные моменты – как например, в 1942 году, когда Франклин Делано Рузвельт обратился к профессиональным игрокам с просьбой продолжать играть, несмотря на военное время. А чего стоит поддерживаемая с 1910 года традиция, по которой президент страны делает первый бросок сезона?

Немудрено, что метафоры и образы бейсбола буквально пронизывают все аспекты американской массовой культуры, от картин Нормана Рокуэлла до Роберта Рэдфорда в фильме «Самородок» (кстати, только что в прокат вышел еще один бейсбольный фильм с Брэдом Питтом в главной роли –«Человек, который изменил все» (Moneyball), а сама игра и ее герои стали чем-то вроде культурной скорописи, которой страна себя бытописует. Болельщики держат в памяти эпохальные моменты в истории игры и могут без запинки выдать имена, рекорды и другую статистику буквально по годам, за которые у энтузиастов этого спорта накопилось достаточно ритуалов. Как семейные традиции они передаются из поколения в поколение, навевая ностальгию по некоему пасторальному моменту в прошлом страны.

Вместо исторических героев, строить жизнь с кого, в Америке на их место встали Бэйб Рут, Джо ДиМаджио, Лу Гериг, да и еще «мэскоты» –талисманы команд, которые в перерывах развлекают зрителей, а те не забывают придти на матч со своими перчатками и вскочить, когда перед седьмым иннингом обязательно исполняется гимн «Возьми меня на бейсбол». Я-то ушел с матча после пятого, потому что «Кардиналс» проигрывали всухую…

Не все, однако, бросились создавать запасы пропитания, прослышав про ураган «Айрин» (см. мой предыдущий блог). Были и такие, которые с едой, наоборот, расставались. И делали это играючи.

Кипит работа (Фото: Алексей Дмитриев)

27 августа на улицах Вашингтона ветер рвал и метал все плохо закрепленное. Народ прятался по домам, готовясь к худшему: ночь ожидалась беспокойная. А в гигантском вестибюле Национального строительного музея в этот же день на стремянках стояли два десятка молодых людей и сосредоточенно и трепетно составляли консервные банки в пока трудно-узнаваемые композиции. Периодически с улицы вкатывали новые тележки с консервами, ветер врывался в открытые двери, ставя под угрозу целостность композиций. «Двери!!!» орали сразу несколько глоток, и этот окрик набирал под высоченными сводами музея такую мощь, что, казалось, был готов разрушить конструкции намного прочнее консервных. Read the rest of this entry »

Каждый раз, как СМИ начинают раздувать панические настроения среди вашингтонцев при приближении сильного снегопада или бури, я наблюдаю одну и ту же картину: американцы разворачиваются по фронту и совершают набег на супермаркеты, опустошая нехилый в-общем-то ассортимент до знакомого пожилым россиянам пейзажа пустых полок в брежневские времена. Судя по полным тележкам, с трудом выталкиваемым на паркинг отцами семейств, вашингтонцы готовятся к долгой осаде силами природы и ожидают полного краха неплохо функционирующей инфраструктуры, несмотря на сносные действия муниципалитета в подобных ситуациях. Правда, может оттого, что в Новом Орлеане «облажались» с Катриной, считают, что лучше перебдеть с серьезностью угрозы, чем потом дрожать за свои посты.
В результате, даже абсолютно уравновешенные и рассудительные люди оказываются не в состоянии отмежеваться от массового психоза, и закрадывается к ним в голову мысль, мол, а вдруг действительно наступит ну если не конец света, а только небольшое вступление к нему, я же буду потом локти кусать! И устремляются закупаться. То, что при серьезном катаклизме, еда, не дай Бог, может уже и не понадобиться, в голову как бы не приходит. Зато пересидеть умеренный ураганчик с ней вроде будет не так страшно.
Прежде всего сметают с полок воду в бутылках – даже в обстановке серьезных невзгод пить воду из-под крана вроде как-то не комильфо. А из кранов она, скорее всего, будет течь: за мою долгую бытность в Америке водоснабжение не нарушалось ни разу. А вот в магазинах в предверии непогоды вода как раз быстро заканчивается, и тогда принимаются раскупать колу, газировку и соки.
Потом приходит очередь того, что а) не портится и б) может быть съедено без готовки, так как у многих плиты не газовые, а электрические. Про бесполезность микроволновок не говорю. Исчезает хлеб, варенье и арахисовое масло, к которому у американцев трогательное отношение, ибо оно напоминает им о беззаботных днях детства. Расходятся консервы, причем те, которые можно употребить без разогревания – в первую очередь. Лидирует консервированный тунец. Те, кто попадают в магазин позже, вынуждены уже довольствоваться джанк-фудом – едой с высоким содержанием соли, жиров и сахара, которую в нормальных условиях в рот бы не взяли.
В панике, что без электричества испортятся продукты в холодильнике, перед надвигающейся непогодой налегают на скоропортящиеся продукты и ломают голову, что делать с содержимым морозильников. Тут нужно сказать, что в больших семьях помимо морозильной камеры в обычном холодильнике, в подвале журчит себе еще морозильник размером с небольшой шкаф, и он обычно не пустует.
А потом предсказание урагана оборачивается просто сильным дождем с порывами ветра, и наутро светит солнце, электричество у вашингтонцев и жителей пригорода либо не пропадало вовсе, либо вскорости восстановлено. Все облегченно вздыхают, и тут вспоминают, что сидят на куче еды, которую жалко выкидывать. И начинают ее подъедать. Наступает такой пир из непортящихся продуктов, празднование удачного избавления от напасти. Те, кому не лень и кто прозорливо сохранил чек, относят еду обратно в супермаркет, и им возвращают деньги. В Америке при наличии чека можно вернуть и готовую взорваться пластиковую бутылку молока, забытую на пару летних дней в багажнике.
У недавнего землетрясения, которое прокатилось вдоль всего Восточного побережья перед ураганом «Иреной», была-таки одна позитивная сторона: оно случилось в одночасье и без всякого предупреждения. Иначе бы народ закупился бы палатками, одеялами и вообще чем только можно по своему разумению. И, наверное, оружия бы прикупили, чтобы купленное добро от мародеров защищать, если стены не рухнут.
. Правда, расслабляться не стоит – только что нас оросил дождями «Ли», и хотя «Катя» и «Мария» нас вроде миновали, сезон ураганов все еще в разгаре.

Готов периодически знакомить читателей с любопытными примерами успешного предпринимательства, отражающими не только доллары и центы, но и американские нравы, за этим успехом стоящие.

В Америке принято оскоплять домашних животных, чтобы их гормональные страсти не усложняли хозяевам жизнь. Как только мохнатый друг достигает определенного возраста, его отправляют к ветеринару под скальпель, чтобы не отклонялся от дорожки между диваном и миской, ногу хозяина не седлал, по портьерам не метался, территорию не метил и приплодом по весне не удивлял. Американский пес не знает, что такое удрать из дома и провести пару дней в обществе дворовых собак со всеми радостями хаотического спаривания. У него между ног все гладко, как у плюшевой игрушки на полке детского магазина, потому что 88% кошек и 78% собак в американских домах были лишены способности к воспроизводству (данные от Американской ассоциации производителей корма для домашних животных).

Им на счастье в городке Индепенденс (что значит «независимость»), в штате Миссури, обнаруживается Грэгг Миллер, у которого был пес по кличке Бак – в переводе это не только доллар, но еще и самец. Когда Баку было 7 месяцев, Грэгг отвел его к ветеринару, и Бак утратил право претендовать на второе значение этого слова. Там, где у Бака раньше были атрибуты, не позволяющие усомниться в его принадлежности к сильному полу, теперь стало неприлично пусто. Хозяину стало обидно за меньшего друга: Бак не только лишился источника гормонов, но и внешне стал выглядеть как-то неполноценно. «Про гормоны он вряд ли тревожится, но видит, что там у него пусто, и, наверное, переживает из-за этого», – подумал Грэгг и решил помочь Баку, а заодно с ним и другим собакам, кошкам, лошадям и т.д., которых постигла схожая участь на потребу человеческой прихоти. Два года и полмиллиона долларов спустя он запатентовал Ньютиклз – тестикулярные импланты для собак и кошек (от NEUter – оскоплять + testiCLES – яички)

Бизнес пошел хорошо, и на сегодняшний день компания Грэгга Миллера CTI Corporation продала более 425 тысяч пар искуственных яичек во многие страны мира, включая Россию, где, по словам Грэгга, успехом пользуются импланты для коней. «По объему продаж я сужу о состоянии экономики, ведь ньютиклз – это то, что люди готовы позволить купить в последнюю очередь», утверждает он.
Сделать операцию может любой ветеринар, имплантировать ньютиклз можно, как это, по гордому признанию Миллера, сделали со своим боксером Роки популярные в гламурных СМИ сестры Кардашян, или даже несколько лет спустя. Ни одного осложнения или отторжения зарегистрировано не было. «Это так же просто, как лампочку поменять: вся процедура занимает пять минут, и ваш любимец опять смотрится так, как прежде!» – говорит Миллер. «Только вы и ваш ветеринар знают правду!» Среди клиентов Миллера есть и обезьянки и буйволы, и даже 25 крыс из лаборатории Луизианского университета, но подавляющее большинство покупателей – собачники.

Самая дешевая модель Ньютиклз Original изготовлена из твердого полипропилена и стоит от 109 до 149 долларов за пару в зависимости от размера. Если вам не нравится характерный стук, с которым четвероногий член семьи плюхается на пол, то Ньютиклз Natural от 239 до 299 долларов сделаны из силикона и полностью воспроизводят, как бы это выразиться, натуральную плотность. И, наконец, Ньютиклз Ultra Plus, которые стоят от 369 до 449 долларов, покрыты специальными насечками, предотвращающими появление рубцов. Как всегда бывает с пользующимся популярностью продуктом, на рынке периодически появляются пиратские копии, тогда Миллер подает на их производителей в суд. Сам предприимчивый бизнесмен уже начал выпуск искусственных глаз для животных и силиконовых вставок, чтобы уши всегда были торчком.

Грэгг отстаивает полезность своих косметических изобретений. Во-первых, утверждает он, многие хозяева собак решаются на оскопление питомцев только лишь потому, что существуют импланты. В противном случае, их собаки способствовали бы увеличению числа бездомных или брошенных хозяевами животных, подлежащих уничтожению. Во-вторых, животное (а часто, пожалуй, и его хозяин) благодаря нехитрой операции ощущает себя полноценным. «Речь идет об атрибутах мужского достоинства. Если бы я лишился их, я бы точно захотел поставить импланты», – говорит Миллер. И наконец, он усматривает здесь и этический аспект: «Мы считаем, что удаление данного Создателем неэтично. Ньютиклз помогает хоть как-то компенсировать этот противоприродный акт. Ньютиклз – это тот минимум, которым вы обязаны своему другу».

Все бы складывалось неплохо в царстве искусственных аксессуаров, если бы хозяева не стали заказывать болонке импланты для пуделя, а пуделю – для дога, мотивируя это тем, что собака может еще подрасти. Многими движет желание антропоморфической гиперболы, мол, обратите внимание на репродуктивный потенциал моего питомца (ну, и, может, по ассоциации, на хозяйский тоже). Миллер категорически против таких фривольностей: «Мы просим владельцев тщательно замерить животное».

Грэгг рассказал, что его изобретением пользуются в целях обогащения нечистоплотные участники собачьих выставок, где победитель часто определяется по размеру, но тут он бессилен. У спортсменов стероиды, у собак – Ньютиклз на размер больше. Выгода в том, что чемпионов чаще приглашают на случку. И хотя от искусственных органов проку никакого, хозяин кобеля получает оплату не только за щенков, но и за саму явку. Потому что размножение часто требует нескольких попыток. А к ним допускаются только самые одаренные. Пусть даже внешне – благодаря услугам предприимчивых бизнесменов.

В прошлую пятницу я решил не отличаться от большинства американцев и устроил себе мини-отпуск, сбежав на три дня на Дип Крик Лэйк – озеро в гористой части западного Мэрилэнда в двух с половиной часах езды от Вашингтона. Оно находится на высоте 800 с лишним метров, что обещает температуру воздуха градусов на 7 меньше, чем в столице. Там уже совсем другая жизнь: кукурузные поля, силосные башни, бородатые мужики в джинсовых комбинезонах и т.д. Вокруг самого озера, конечно, держат круговую оборону владельцы вилл и семьи дачников, но стоит отдалиться от воды метров на 500 – и сельская Америка властвует полноправно.

Но уже на второй день буколический отдых перестал быть желанным, и меня поманила высокая культура: до эпохального творения Фрэнка Ллойда Райта «Дом над водопадом» (Fallingwater) в лесах соседней Пенсильвании оказалось всего 50 миль. Эта одна из самых известных вилл Америки отмечает свое 75-летие, и сейчас решается вопрос о ее включении в число памятников всемирного наследия ЮНЕСКО. В 1963 году дом, построенный Райтом в 1936-39 годах для семьи владельца питтсбургского универмага Эдгара Кауфманна-старшего, был передан со всем содержимым его сыном Эдгаром-младшим фонду, следящим за сохранностью разных памятников штата, и сегодня дом-музей над Медвежьей протокой посещает около 160 тысяч человек в год.

Райт хотел максимально вписать постройку в ландшафт и окружающую природу, но при этом не стал маскировать дом военным камуфляжем, а одел его в цвет увядающих лепестков рододендронов, которые встретили его во время первого визита на место будущего шедевра. Кауфманн пригласил Райта строить дом у водопада, но маститый архитектор убедил заказчика построить виллу над водопадом, вынеся нависающие одну над другой террасы далеко за пределы прильнувшего к скале здания, что было необыкновенно смелым решением для того времени. Райт говорил, что не разделяет внешнее и внутреннее пространство дома и использовал одни и те же материалы отделки: грубая каменная кладка снаружи попадает вовнутрь, не существует порогов, стекло окон входит непосредственно в каменную стену, а не в обрамляющую раму и т.д.

Бродя по дому, я время от времени щипал себя, чтобы напомнить – и железобетон в конструкциях, и пробковый пол в ванных комнатах, и флюоресцентные лампы, спрятанные за муслиновыми экранами, были использованы Райтом в 30-х годах прошлого века, когда в домах сельской Америки нужник был еще во дворе. Идея непрерывающегося пространства не признавала занавесок на окнах – лес свободно входил в окна, но уединенность дома обеспечивала обитателям полную приватность – Кауфманнам принадлежал участок леса в 2000 га. За матовыми стеклами в потолке ночью зажигалось электричество, а днем они пропускали солнечный свет. Райт полностью отказался от наружного освещения, и свет, выливающийся наружу из окон, вечером делает дом похожим на гигантский фонарь посреди леса.
Как настоящий модернист, Райт разрабатывал здание целиком, от неровного пола из каменных глыб и трехногих стульев, которые с трудом стояли нем, до формы выключателей и посуды.

Как его современник из Глазго Чарльз Ренни Макинтош, Райт интересовался японским искусством, чьи мотивы тут и там проступают во внутренней отделке «Дома над водопадом». Чего стоит круглый темно-красный чайник для сидра, который на шарнирной руке ездит в камин и обратно. Он такой огромный, что на нагрев уходило часов 10, поэтому он стал украшением интерьера. Вообще, темно-красный был одним из любимых цветов маэстро, и многое в доме выкрашено в этот цвет.

Проведя четверть часа на вилле начинаешь понимать, как нелегко пришлось бедным-богатым Кауфманнам, которые просто хотели жить в комфортном загородном доме, а в результате вошли в историю – как владельцы архитектурного шедевра и заложники идей гениального архитектора. Если общая комната, включающая в себя гостиную и столовую, просторна и светла, то спальни с низкими потолками создают впечатление сырых казематов: пористый бетон над водопадом вбирает влагу. Из скалы в дом сочилась вода; когда об этом сообщили Райту, он распорядился сделать сток в полу – между внешним и внутренним пространствами связь не нарушалась. Райт, Кауфманн и подрядчик часто спорили, но Райт не только умел настоять на своем, но и умудрился вытягивать все больше и больше денег из заказчика: дом обошелся ему в 155 тысяч – в три раза больше, чем первоначально намечалось (для сравнения: 3-этажный кирпичный дом в Питтсбурге стоил в то время 5-6 тысяч). Райт был категоричен во всем: изголовья кроватей намертво приделывались к стене, поэтому изменить планировку было нельзя. На его знаменитых бочковидных стульях было неудобно сидеть, и хозяева «сослали» их в гостевой флигель.

В «Доме над водопадом» Райт воплотил свое представление о природе, как источнике духовной и физической энергии человека, и мысль о том, что подходя к окружающему миру гармонично, человек взамен познает радость, так необходимую для жизни. Познает ли он при этом радость от удобного по мещанским понятиям жилья, это второй вопрос. Похоже, что нет, потому что как многие другие талантливые и опережающие свое время люди, Райт творил для человечества вообще, а не для конкретного семейства Кауфманнов.

Фото: AP

Продолжая тему американского отпуска…  Странное получается дело: Америка – богатейшая страна мира, побогаче тех же Франции и Германии, и, казалось бы, что по мере роста благосостояния нации, у нее должно было прибавляться время для досуга.  По аналогии с той белозубой семьей из рекламных роликов 60-х годов, которая купила себе стиральную и посудомоечную машины, и теперь проводит высвободившееся время в домашней идиллии.  И тут выясняется, что все наоборот: 40 лет назад средний американец работал в году на 100 часов меньше!  Если вся эта «добавочная стоимость», созданная дополнительным трудом, не тратится на более длинный отпуск, то куда она тогда девается?

Любопытный ответ на этот вопрос предложил профессор экономики Корнельского университета Роберт Фрэнк.  (На русском в 1998 г. в издательстве Инфра-М вышла его книга «Микроэкономика и поведение»)  В книге «Выбирая правильный пруд: поведение человека и погоня за статусом» (здесь обыгрывается поговорка, что лучше быть большой рыбой в маленьком пруду, чем наоборот) Фрэнк считает, что экономические «морковки» в США развешаны таким образом, что на первый план выдвигается не отдых, а потребление.  Разумеется, можно думать о первом, как разновидности второго, но Фрэнк противоставляет «приобретение» отдыха приобретению товаров, которые он называет «позиционными», потому что их ценность важна не сама по себе, а в сравнении с товарами, приобретенными другими людьми.

В свое время он провел эксперимент, и выяснил, что когда участникам опроса предложили два сценария – жить в бОльшем по площади доме, но чтобы все остальные при этом жили в еще бОльших домах, или жить в меньшем доме, но чтобы все другие жили в еще более маленьких домах, большинство опрошенных выбрали второй вариант!  Таким образом, дом становится позиционным товаром.  Интересно, какие были бы результаты, проведи Фрэнк такой опрос среди сегодняшних россиян…

Похоже, что здесь нарушается знакомый всем озадачивающимся покупкой недвижимости американцам постулат, что выгоднее купить дешевый дом в дорогом районе, потому что тогда вы по меньшей цене получаете доступ к хорошим школам, вашу улицу быстрее разгребут от снега и т.д.  Хорошая школа тоже является позиционным товаром, потому что ваши дети получат образование, лучше чем дети других.  Как и хорошая машина, большая яхта и дизайнерская одежда, она посылает о вас «правильные» сигналы.

А вот отпуск почему-то не посылает: даже если вы и провели неделю в номере дорогущего «Президент Вильсон Отеля» в Женеве, с собой это не привезти и на лужайке перед соседями не развесить.  А поскольку коварные соседи справа и слева только и норовят вас обскакать, то ничего не остается, как забыть про отпуск и работать ради позиционных товаров «бОльших и лучших», будь они неладны!  Как говорят американцы, keeping up with the Joneses.  Только вот обществу от такого соревнования никакой пользы нет, потому что меняется лишь иерархическая позиция (то А по статусу поднимется над Б, то Б поднимется над А), а сумма их статусов остается та же.

Фрэнк считает, что эта гонка за статусом отчасти объясняет, почему прирост благосостояния не способствует (или способствует лишь в малой степени) приросту счастья: те, кто работают на статус, понимают, что их лидерство не может быть закреплено, и не позволяют себе расслабляться (в том числе, и на отдыхе).  Понятно, что масштаб потребления самых богатых провоцирует на гонку следующий уровень и так далее, до самого дна.  В результате те, кто находятся ближе к низу и изначально не располагают достаточными средствами для соревнования, оказываются в еще более незавидном финансовом положении.  Погоня за статусом присуща, разумеется, не только Америке, но здесь ее подпитывает мощный американский индивидуализм и неприязнь, которую вызывают даже скромные попытки коллективного уравнения «сверху», даже если это и закон об обязательном медицинском страховании.  Ей-Богу, уж лучше бы в отпуск подались, дешевле бы обошлось: и отдохнули бы, и из позиционной гонки вышли бы себе же во благо.