16 апреля 2014 года депутаты Верховного совета непризнанной Приднестровской Молдавской Республики (ПМР) единогласно приняли обращение к двум палатам российского парламента и президенту РФ с ходатайством инициировать процедуру признания этого образования в качестве независимого государства. На сегодняшний день – в отличие от Абхазии и Южной Осетии – Приднестровье не признается Москвой в качестве самостоятельной государственной единицы. Согласно российской Концепции внешней политики, ПМР – это сторона этнополитического конфликта с Молдовой, в разрешении которого РФ наряду с Украиной выступает в качестве гаранта.

После того, как украинский политический кризис превратился в одно из главных событий международной повестки дня, положение дел в Приднестровье снова стало актуальным. К ситуации на Днестре в конце марта уже обращался президент Владимир Путин в телефонных разговорах с американским лидером Бараком Обамой и федеральным канцлером Германии Ангелой Меркель. Тогда глава России акцентировал внимание на необходимости повышения эффективности работы переговорного формата «5+2» (он предполагает вовлечение двух конфликтующих сторон, Молдовы и Приднестровья, посредника – ОБСЕ, двух наблюдателей (США и Евросоюз) и двух гарантов, России и Украины) и недопущении блокады непризнанной республики. Этот же тезис российский президент повторил во время своего многочасового телевизионного общения 17 апреля 2014 года. При этом Путин обозначил такой принципиальный момент, как недопустимость блокады ПМР со стороны Украины.

В чем причина нового всплеска интереса к Приднестровью? И можно ли ожидать здесь повторения «второго Крыма»?

В отличие от других постсоветских конфликтов молдавско-приднестровское противостояние является единственным из постсоветских противоборств, который непосредственно примыкает к границам НАТО и ЕС. Молдова (частью которой формально считается Приднестровье) граничит с Румынией – членом НАТО и Евросоюза, а идея объединения двух этих стран активно дискутируется, хотя пока и не переходит в практическую область. Как бы то ни было, а данный вопрос регулярно поднимается не какими-то маргинальными деятелями, а румынским президентом Траяном Бэсеску. Более того, Молдова в ближайшее время планирует подписание Соглашения об ассоциации с Европейским Союзом. В ноябре прошлого года Кишинев уже прошел стадию парафирования документа на Саммите стран ЕС и Восточного партнерства в Вильнюсе. И эти шаги молдавского истеблишмента уже создали некоторые проблемы внутри страны. Так, 2 февраля 2014 года на территории Гагаузии, автономно-территориального образования на юге Молдавии прошел консультативный референдум. На голосование были вынесены такие вопросы, как внешнеполитический вектор Кишинева и право на самоопределение в случае утраты Республикой Молдова суверенитета. Более 98% участников волеизъявления высказались за вступление Молдовы в Таможенный Союз. Лишь немногим менее двух процентов не поддержали этот вектор. В поддержку курса на интеграцию с Евросоюзом проголосовали 2, 77%, а против этого – более 97%.

Остроты ситуации добавляет то, что в ноябре нынешнего года в Молдове пройдут парламентские выборы, на которых приднестровская тема, как и вопрос о развитии кооперации с Евросоюзом, станут центральными. Сегодняшняя правящая коалиция последовательно выступает за наращивание сотрудничества с ЕС, тогда как ПКРМ (Партия коммунистов Республики Молдова) видит для страны иные перспективы. При этом не стоит рассматривать Компартию как пророссийскую силу. Напомню, что в 2003 году т.н. «план Дмитрия Козака» по урегулированию приднестровского конфликта провалила именно команда действующего на тот момент президента-коммуниста Владимира Воронина. Как бы то ни было, а коммунисты – известные евроскептики и противники «румынского проекта».

Приднестровье также делит более 400 км своей непризнанной границы с Украиной, которая в свою очередь граничит с несколькими странами-членами НАТО и Евросоюза (Румыния, Венгрия, Словакия, Польша). Все эти страны опасаются укрепления российского влияния в Черноморском регионе и видят ПМР в качестве форпоста Москвы. Сам же Киев опасается «смычки» протестных настроений

Говоря о приднестровской динамике, важно учитывать и внутренние настроения внутри самой непризнанной республики. Между тем, еще 17 сентября 2006 года там прошел референдум о независимости по двум вопросам: «1. Поддерживаете ли Вы курс на независимость Приднестровской Молдавской Республики и последующее свободное присоединение Приднестровья к Российской Федерации? 2. Считаете ли Вы возможным отказ от независимости Приднестровской Молдавской Республики с последующим вхождением Приднестровья в состав Республики Молдова?». Пророссийская позиция получила чуть более 97% голосов. На второй вопрос положительно ответили 3,4 % избирателей, а отрицательно — 94,6 %.

И хотя с того времени многое изменилось, были созданы прецеденты пересмотра межреспубликанских границ, созданных еще в советский период, Москва до сегодняшнего дня не шла на признание ПМР. После того, как Крым был включен в состав РФ, приднестровские политики надеются на то, что Кремль обратит свои взоры и на Тирасполь. Между тем, пока что нет серьезных оснований полагать, что Москва будет проявлять какую-то спешку. Во-первых, признание ПМР сегодня способствовало бы консолидации молдавского политического класса против российской политики, тогда как существует надежда на успех Компартии, готовой к ревизии нынешнего прозападного курса Кишинева. Во-вторых, на фоне украинского кризиса наступательная политика на Днестре чревата мультипликацией новых вызовов для международной политики России, уже сталкивающейся с жестким прессингом со стороны Запада. Поэтому любые прямые и однозначные действия создают немалые дополнительные риски. Далеко не факт, что для Кремля сегодня умножение опасных комбинаций является главнейшей задачей.

Тем не менее, Москва пытается отправить недвусмысленный сигнал: любые попытки изменения ситуации на Днестре через минимизацию ее интересов или возможное выдавливание из мирного процесса невозможны, как невозможно и игнорирование позиции ПМР. Что же касается будущих сценариев, то многое в них будет зависеть от действий сторон. Пожелай Киев «окончательно закрыть» приднестровскую проблему тем или иным способом, появляется возможность открытия других еще более острых сюжетов, о которых ранее писали и говорили одни лишь алармисты.

После некоторого спада политической активности, наступившего вслед за крымским референдумом, Украина снова напомнила о себе миру массовыми выступлениями. По аналогии с событиями на Ближнем Востоке их уже стали называть «русской весной».

Хочется надеяться, что подобные сравнения останутся лишь риторическими упражнениями. Как бы то ни было, а Донецк, Луганск, Харьков, Николаев оказались в фокусе информационного внимания. Захваты административных зданий, митинги, баррикады, выдвижение лозунгов, сочетающих в себе требования федерализации и присоединения к России. Более того, зазвучали подзабытые с 1990-х годов призывы к созданию новых республик. Информационные агентства запестрели сообщениями о провозглашении Донецкой и Харьковской народных республик. События в южных и восточных регионах Украины происходят с калейдоскопической быстротой. Слишком много эмоций и иррациональных поступков совершается каждую минуту, что затрудняет прогнозирование дальнейшего развития. Тем не менее, «русская весна» уже дает обильную пищу для размышлений.

Во-первых, нельзя не обратить внимания на то, что действия тех, кто называет себя «антимайдановцами» во многом копируют ту методику массовой мобилизации, которая была апробирована их политическими оппонентами в Киеве. Сегодня в украинских СМИ доминирует тот взгляд, что события в Донецке, Луганске и Харькове целиком инспирированы Россией. Интересный парадокс получается. Российские журналисты и эксперты пытаются подменить анализ внутренней украинской динамики поисками «руки Вашингтона и Лэнгли». Но то же самое (даже используя схожие клише и фигуры речи) делают их коллеги из Украины. Между тем, очевидно, что будь события на Юго-Востоке Украины лишь делом кучки маргиналов сотрудникам правоохранительных структур и спецслужб не стоило бы особых трудов нейтрализовать их действия в зародыше. И в случае киевского Майдана, и в случае донецкого «Анти-Майдана» ситуация, как минимум, не одноцветная. Спору нет, и у США, и у России есть свои интересы на Украине. Они противоречат друг другу. Но, как говорится, не геополитикой единой. Без внутренних предпосылок никакие действия больших игроков не смогут увенчаться успехом. Вряд ли кто-то из серьезных экспертов будет обсуждать перспективы «русской весны» во Львове или Ивано-Франковске, или массовые акции в поддержку НАТО в Луганске.

Во многом Киев и Донецк выступают по отношению друг к другу, как тезис и антитезис. Они воплощают всю сложность и противоречивость формирования постсоветской украинской государственности и политической нации. И если уж революционная логика овладела государственным центром, то не стоит удивляться приходу революционных вихрей на окраины. Вспомним, как Чечня и Татарстан в 1991-1992 гг. «ответили» на революционные перемены в Москве.

Кадры из Донбасса в 2014 году заставляют вспомнить один сюжет (широко растиражированный в свое время) из СССР периода его окончательного заката. Тогда его героем стал донецкий шахтер, который на вопрос о перспективах появления независимой Украины, отшутился: «Мне все равно, как будет писаться слово, колбаса или ковбаса. Главное, чтобы она была на полках магазинов». И отнюдь не случайно, что на декабрьском референдуме 1991 года о независимости Украины 76,85 % жителей Донецкой области и 83,86% Луганской области высказались за национальную государственность вне рамок Советского Союза. Другой вопрос, кто и как эту независимость понимал (многие не были поклонниками языковой украинизации, внешнеполитических споров с Россией, перспектив присоединения к НАТО). Но факт остается фактом. В начале 1990-х годов «незалежность» была воспринята новыми гражданами Украины не так болезненно, как это произошло с новыми гражданами в Грузии, Молдове или в Азербайджане.

Однако в дальнейшем Украина (которую один из наиболее ярких журналистов 1990-х годов Александр Кривенко охарактеризовал, как «сплав коммунистов и националистов») не пошла по пути региональной диверсификации, которая смогла бы учесть интересы таких разных частей страны, как Галиция и Донбасс, Крым и Волынь, Буковина и Слободская Украина. По справедливому замечанию известного американского специалиста по политической географии, профессора Университета Колорадо Джона О’ Локлина, «проект по строительству украинской идентичности сопровождался продвижением украинского языка и культуры на Восток страны (и в Крым). Но он вызывал тревогу и обеспокоенность среди русскоязычного населения, которое там доминировало». Однако, по словам известного украинского политолога и советника нескольких президентов Украины Дмитрия Выдрина, идеи федерализма «оказались заболтанными». И этот процесс дополнялся мучительным поиском внешнеполитических ориентиров, в котором украинский проект фактически отождествлялся с оппонированием российским интересам.

Но пока «сплав националистов и коммунистов» держался путем сложных манипуляций и согласований, регионы не поднимали вопроса о расширении своих прав. В ходе «Майдана-2» и революционной смены власти возникла не угроза даже, а ощущение угрозы пересмотра некоего внутреннего статус-кво. И следствием этого стал Крым и «русская весна» на Юго-Востоке. Хотя между этими случаями никакого тождества нет и быть не может. И Донбасс, и Харьков в намного большей степени интегрированы в общеукраинские процессы, а лозунги лидеров «русской весны» трудно рассматривать, как воплощение чаяний и интересов рядовых жителей данных регионов. В этой связи проблематично рассматривать события на Юге и Востоке Украины, как римейк Крыма.

На сегодняшний момент ситуацию с новыми всплесками протестной активности трудно разрешить так, чтобы каждый из заинтересованных игроков сохранил бы лицо. Украине предстоят президентские выборы. В этой связи введение ЧП делает их проблематичными, а откладывание кампании лишь усиливает и без того крайне опасный кризис легитимности власти в этой стране. Но и не реагировать на события Киев не может, как не могут оставаться безучастными к донбасской и харьковской динамике Москва и Вашингтон. Очевидно, что будущая Украина после того, что уже произошло, не сможет оставаться прежней. И дело здесь даже не в ее территориальной конфигурации. Вопрос, повторюсь, не в руках Кремля или Белого дома. Сама политическая идентичность, не учитывающая региональной специфики страны, будет провоцировать не только разные «весны», но и активность внешних игроков, опасающихся полного коллапса государственности в большой европейской стране.

Автор – Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

В Бахчисарае состоялся Курултай крымско-татарского народа. Этот орган является национальным съездом, выступающим от имени крымских татар. В соответствии с его регламентом Курултай избирается каждые пять лет. До референдума 16 марта о статусе Крыма в выборах принимали участие крымские татары и члены их семей, обладавшие украинским гражданством. На сегодняшний день в национальном съезде представлено 250 делегатов. Курултай формирует Меджлис (аналог правительства).

29 марта в ходе работы крымско-татарского форума было принято постановление о создании национально-территориальной автономии, согласно которому было объявлено о «начале политических и правовых процедур» по продвижению этой цели на различных уровнях. Курултай также обратился в ряд международных организаций (ООН, ОБСЕ, Совет Европы). При этом лидер крымско-татарского Меджлиса Рефат Чубаров заявил о готовности к встрече с президентом России Владимиром Путиным для обсуждения актуальных проблем полуострова. Насколько серьезны планы крымско-татарского движения? Можно ли видеть в них некий вызов для российской политики в Черноморском регионе?

По мнению политолога Алексея Макаркина, «крымские татары стали главной проблемой для России в Крыму. Это единственная значимая часть населения полуострова, которая в целом негативно отнеслась к присоединению к России».

Впрочем, здесь есть свои нюансы. Многие обозреватели, обращающиеся к положению дел в Крыму склонны рассматривать крымско-татарскую общину, как некий монолит и едва ли не как централизованную и вертикально выстроенную политическую силу. Обычно в качестве главного аргумента для обоснования данного взгляда выдвигается тезис об исторической травме и негативной коллективной памяти крымских татар, подвергшихся сталинской депортации в мае 1944 года. При этом в отличие от других наказанных народов (чеченцев, ингушей, балкарцев или калмыков) крымские татары в период хрущевской «оттепели» не были возвращены на свою родину. Отсюда и многолетняя борьба за репатриацию, которая увенчалась успехом лишь на закате «перестройки». К началу XXI века на территории полуострова проживало порядка 244 тысяч крымских татар.

Действительно, трагедия депортации и борьба за право возвращения и реабилитации долгие годы «цементировала» крымско-татарский народ. И многие его представители не делают значительной разницы между СССР и Россией, воспринимая последнюю едва ли не как продолжательницу старой советской политики.

Однако, несмотря на все эти факты, в реальности картинка не является одноцветной. У многих специалистов и просто рядовых жителей полуострова вызывает обоснованный скепсис стремление некоторых крымско-татарских лидеров и аналитиков видеть в Курултае и Меджлисе единственного легитимного выразителя воли и интересов целого народа. Так в 1990-х годах по многим вопросам тогдашней повестки дня позицию, отличавшуюся от Меджлиса, занимал Юрий Османов (известный своей активностью по организации репатриации своих соплеменников на историческую родину). Он, в частности, считал необходимым налаживать взаимоотношения с Россией. Его трагическая смерть в 1993 году (до сих пор овеянная многими тайнами) не дала возможность реализовать задуманное. В 2006 году группой крымско-татарских активистов была создана организация «Милли Фирка» («Народная партия»). В 2014 году ее лидер Васви Абдураимов выступил в поддержку мартовского референдума, позиционируя себя в качестве сторонника евразийской интеграции и оппонента новой власти в Киеве. Незадолго до бахчисарайского Курултая, 27 марта он принял участие в семинаре «Проблемы выстраивания межнационального согласия и взаимопонимания в региональной политике» в Калуге. Там Абдураимов подверг жесткой критике политику украинских властей по реабилитации крымских татар и выразил надежду на ведущую роль России в укреплении единства славянских и тюркских народов. Ранее лидер «Милли Фирки» утверждал, что в действительности Меджлис представляет мнение в лучшем случае четверти крымско-татарской общины. Как бы то ни было, а отношения двух этих структур носят конфликтный характер.

Ради справедливости стоит сказать, что и Москва все постсоветские годы не слишком активно работала с крымско-татарскими активистами во многом в силу имеющихся стереотипов. Лишь подготовка к референдуму заставила Кремль и сторонников пророссийского выбора обратить внимание на крымско-татарский вопрос, поскольку без интеграции этого социума полуостров будет неразрешенной головоломкой для Москвы.

На сегодняшний день «крымско-татарская проблема» представляет собой несколько проблемных узлов. Во-первых, это пресловутый земельный вопрос, отягощенный практикой самозахватов и недостатком транспарентности в решении возникающих споров. Во-вторых, представительство крымских татар во власти. В период подготовки к референдуму им были обещаны квоты, но в канун заседания Курултая вице-спикер крымского парламента Григорий Иоффе заявил, что в новой Конституции Крыма такой нормы, по всей вероятности, не будет. В-третьих, взаимоотношения с Украиной. Долгие годы Меджлис последовательно ориентировался на Киев. Он поддерживал «оранжевую революцию» и считался украинскими властями едва ли не инструментом поддержания территориальной целостности страны. В-четвертых, вопрос об «исторической политике» (сюжеты советской истории, депортации, репатриации). В-пятых, вопрос государственно-конфесиональных отношений. Крымско-татарской общине (по преимуществу мусульманской) предстоит интеграция в религиозные процессы, идущие внутри РФ. И отнюдь не случайно недавнее появление в Крыму не только представителей разных уровней российской власти, идентифицирующих себя с исламом (главы Татарстана Рустама Минниханова), но и председателя Совета муфтиев России Равиля Гайнутдина.

Все эти сюжеты могут быть позитивно разрешены, если на то будет воля сторон. Однако они потребуют от всех участников нетривиальных решений, выдержки, прагматизма и готовности к компромиссам. Мартовский Курултай показал, что и национальный съезд и Меджлис крымских татар не готов вступать в открытый конфликт с президентом Путиным и российской властью. И сам глава Российского государства в своей «крымской речи» специально остановился на трагических страницах истории крымско-татарского народа. В то же самое время акцент на особых льготах и преференциях для этой части полуострова может вызвать негативную реакцию (а то и раздражение) этнического большинства, видящего вхождение Крыма и Севастополя в состав РФ, как свою безоговорочную победу. Таким образом, задачу интеграции полуострова во всем ее многообразии еще предстоит решить. И решение это не кажется слишком простым.

Автор – Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Украинский политический кризис вытеснил на периферию многие другие сюжеты Евразии. К числу таковых можно отнести и российско-грузинские отношения, которые еще недавно привлекали внимание не только политиков и экспертов с постсоветского пространства. До того, как революционный Майдан опрокинул Виктора Януковича и разрушил статус-кво внутри Украины и в Крыму, отношения между Россией и Грузией развивались, скорее, по восходящей линии, хотя и не без серьезных проблем и противоречий.

Процесс нормализации, стартовавший в октябре 2012 года, принес определенную позитивную динамику. Во-первых, за это время произошло купирование конфронтационной риторики и использования России в качестве фактора внутриполитической мобилизации официальными властями Грузии. В ходе президентских выборов прошлого года старые методы использовало только оппозиционное «Единое национальное движение». При этом, Нино Бурджанадзе, выступавшая с последовательной пророссийской платформой, набрала 10,18% голосов и заняла в итоге третье место. Еще 2-3 года назад этот результат было просто невозможно представить.

Во-вторых, Тбилиси отказался от выстраивания альянса с северокавказскими националистическими движениями и позиционирования Грузии, как «альтернативного Кавказа».

В-третьих, в зимней Олимпиаде в Сочи приняли участие грузинские атлеты, а власти кавказской республики заявили о готовности к кооперации по вопросам безопасности игр. Уже в ходе самого сочинского спортивного праздника президент Владимир Путин заявил о возможности встречи со своим грузинским коллегой Георгием Маргвелашвили. Незадолго до нового года он же выразил готовность к либерализации визового режима в отношении граждан Грузии, въезжающим на территорию РФ.

В-четвертых, российский рынок открылся для грузинских товаров. В декабре 2013 года Россия опередила Украину в качестве главного импортера грузинской продукции цитрусовых культур.

Однако было бы наивным полагать, что улучшение отношений стало необратимым процессом. У обеих стран оставались «красные линии», которые ни Москва, ни Тбилиси не собирались нарушать. Речь, в первую очередь, о статусе Абхазии и Южной Осетии. Более того, даже в Концепции российской внешней политики был зафиксирован специальный пункт о том, что «Россия заинтересована в нормализации отношений с Грузией в тех сферах, в которых к этому готова грузинская сторона, при учете политических реалий, сложившихся в Закавказье».

Пожалуй, самым тяжелым сюжетом в двусторонних отношениях последнего года стало возведение пограничных сооружений между Грузией и Южной Осетией. Эта граница воспринимается в Москве, как межгосударственный рубеж, а в Тбилиси, как административный (что в определенном смысле сковывает грузинских дипломатов, ибо в случае согласования данного вопроса им придется фактически признавать границу рубежом между двумя отдельными странами). Но до недавнего времени и этот сюжет не пытались излишне драматизировать.

Значительное влияние на процессы нормализации оказала динамика вокруг Украины. Для Грузии эта страна является важным стратегическим партнером. Более того, историю с Крымом политическая элита и общественность этой страны воспринимают сквозь призму Абхазии и Южной Осетии, хотя в действительности все эти случаи имеют свои существенные отличия. Как бы то ни было, а 6 марта парламент Грузии единогласно принял резолюцию в поддержку территориальной целостности Украины. И хотя сегодняшние власти в отличие от Михаила Саакашвили стремятся действовать более аккуратно, их украинских симпатий не скрыть.

Президент Грузии Георгий Маргвелашвили призвал международное сообщество «спокойно, но принципиально» оценить действия России в отношении Украины». Если же говорить о СМИ, то «параллели» между событиями 2008 года на Кавказе и 2014 года в Крыму являются своеобразным рефреном материалов публикаций и телерепортажей.

В этой связи неудивительно, что очередная встреча между представителями двух стран Григорием Карасиным и Зурабом Абашидзе в марте нынешнего года переносилась уже несколько раз. В лучшем случае она пройдет в апреле, хотя в последний раз дипломаты встречались в ноябре 2013 года.

Стоит ли считать некоторую паузу в общении Москвы и Тбилиси провалом нормализации? Сегодня на этот вопрос нет однозначного ответа. С одной стороны Грузия и Россия прошли весь первый этап «перезагрузки», упершись в красные линии. Преодолевать их и без всякой Украины никто не мог и не желал. Даже не будь всей этой истории с Крымом, Абхазия и Южная Осетия развела бы разные стороны Москву и Тбилиси. Другое дело, что Украина придает отношениям дополнительную эмоциональность. И в этом плане пауза может пойти на пользу. Страсти улягутся, и стороны будут спорить не об Украине и Крыме, а о своей двусторонней динамике. Важно подчеркнуть также и то, что сохраняется сам интерес к диалогу, свидетельством чему является недавнее телефонное общение между переговорщиками. В любом случае, как бы ни был актуален сегодня Крым, российско-грузинские отношения имеют свою собственную ценность, а их нормализация должна строиться сначала на общих проблемах, а уже потом на более широких контекстах.

Автор – Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Референдум в Крыму 16 марта 2014 года принес существенные изменения в конфигурацию постсоветского пространства. Об этом событии сегодня говорят с разной тональностью. В России это событие воспринимается многими, как значительный внешнеполитический успех. Уже обсуждается возможность для введения нового национального праздника – Дня объединения. На Западе волеизъявление в Крыму рассматривают, как нелегальный шаг, «имперскую технологию» России по расширению своего влияния на постсоветском пространстве.

Как бы то ни было, а впервые после 1991 года территории бывших союзных республик меняют свою «прописку». До голосования 16 марта нынешнего года не было аналогичных прецедентов. Абхазия и Южная Осетия сохранили статус частично признанных образований. Их субъектность была признана Россией, а также некоторыми государствами Латинской Америки и Океании. В случае с Крымом речь идет о вхождении территории Украины (к тому же ранее признанной в таком качестве РФ) в состав другого государства. Если же говорить о Нагорном Карабахе и Приднестровье, то их независимость пока что никем не признана. Таким образом, крымский казус рождает новый прецедент. Но можно ли говорить о том, что значение крымского референдума этим и ограничивается?

Думается, его значение выходи далеко за пределы региональной политики и безопасности Черноморского региона. Во-первых, кризис на Украине и в Крыму показал дефицит международного арбитража кризисных проблем региональной политики бывших республик СССР. Впрочем, и Евразией эта проблема не ограничивается. Как пелось в известной песне Владимира Высоцкого, «только горю не помочь, нет теперь закона». Система международных отношений и мирового права, сформированная решениями 1945 года (Ялта и Потсдам) более не действуют. Ведущие центры силы (СЩА, Россия) апеллируют к международному праву. Однако данные апелляции ориентированы в большей степени не на право, а на политическую целесообразность. Западный мир апеллирует к казусам Косово, Южного Судана, Восточного Тимора, а Россия к ситуации в Крыму. Но нет консенсуса между ними. Каждый пытается доказать свою правоту, но при этом критериев признания новых государств и необходимости сохранения территориальной целостности нет. В итоге, каждая сторона делает то, что ей выгодно. Политика вытесняет право. И дает возможности для использования не то, что «двойных», а многообразных стандартов. Данная проблема не разрешима без диалога России и Запада. Вопрос только в том, кто и как проведет такой диалог, а также возьмет на себя ответственность за реализацию достигнутых договоренностей. Увы, но «игра с нулевой суммой» остается доминирующим подходом в постсоветской политике и Москвы, и Вашингтона.

Во-вторых, фактически 17 марта 2014 года Евразия в ее беловежском издании перестала существовать. Из 14 статей Беловежского Соглашения (декабрь 1991 года) особую важность имела статья 5, в которой три подписанта (два из которых Украина и Россия) выразили готовность признавать и уважать «территориальную целостность друг друга и неприкосновенность существующих границ в рамках содружества».

Конечно, этот принцип был нарушен Арменией и Азербайджаном в годы нагорно-карабахского конфликта и в августе 2008 года в результате «пятидневной войны» России и Грузии. Однако есть два нюанса. Две закавказские республики не «хоронили» СССР и не учреждали СНГ, а Грузия вступила в Содружество позже остальных 11 его членов и покинула его в течение 2008-2009 гг. При этом долгие годы российско-грузинские отношения (как минимум, с введения виз в 2000 году) рассматривались в качестве, скорее исключения из правил. Но сегодня трудно говорить о том, что речь идет об исключении. Слишком велика была (и остается) роль России и Украины в Евразии. И противоречия между этими двумя странами (которые в ближайшем времени не кажутся разрещимыми) кладут конец существованию СНГ.

Начинается новый этап постсоветской интеграции. И каким он в итоге станет, трудно сказать. Казахстан наверняка не будет чувствовать себя комфортно. Имея 7 тысяч километров общей границы с РФ (это больше, чем американо-мексиканская граница), у Астаны остаются сомнения относительно будущих планов Москвы, хотя российское руководство никаких идей относительно приращения новых границ не имеет. Скорее всего, в евразийской интеграции будет взята пауза, как и в процессах расширения НАТО на Восток за счет республик бывшего СССР. И далеко не факт, что интеграция не уступит место национальному эгоизму, как демиургу действительности.

Автор – Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

До референдума о статусе Крыма остаются считанные дни. 16 марта 2014 года жителям полуострова предстоит ответить на два вопроса: «Вы за воссоединение Крыма с Россией на правах субъекта Российской Федерации?» и «Вы за восстановление действия Конституции Республики Крым 1992 года и за статус Крыма как части Украины?»
За пять дней до голосования Верховный Совет автономии совместно с городским советом Севастополя (а этот город до сих пор являлся отдельной административной единицей) принял Декларацию о независимости. Это не первый случай в постсоветской истории, когда провозглашение независимости рассматривается не как конечная цель, а как инструмент для изменения статуса. При всем различии ситуаций в Крыму и на Кавказе схожим образом были организованы референдумы в Южной Осетии в 1992 и в 2006 году. И сегодня эта частично признанная республика апеллирует к Москве и к Владикавказу относительно вхождения в состав РФ, объединившись вместе с «братской Северной Осетией».
Крымские власти, не дождавшись итогов волеизъявления, уже строят планы перехода с украинской гривны на российские рубли, а также обсуждают проекты экономического и гуманитарного развития полуострова. В этом плане позиция Москвы выглядит более осторожной. И хотя видные представители депутатского корпуса, включая и председателей двух палат российского парламента, уже рассуждают о вхождении Крыма в состав РФ, как о фактически решенном деле, последнего слова не сказал Владимир Путин. Скорее всего, его заявление последует сразу же после подведения итогов крымского голосования.
Но пока итоги не подведены и публично не объявлены, стоит констатировать предварительные результаты, которые имеют принципиальное значение. Я считаю, что референдум не станет «концом истории» ни для Украины, ни для России, ни для Запада, вовлеченного в разрешение украинского политического кризиса. Он откроет целый ряд новых страниц, к которым уже сегодня стоит внимательно приглядеться.
Во-первых, сам факт референдума снова разделит Россию и западные страны. США и их союзники уже сейчас говорят о незаконности крымского волеизъявления и заявляют о поддержке территориальной целостности Украины. Впрочем, одними декларациями трудно удержать единство любой страны, если ее граждане, представляющие разные регионы, не видят в такой перспективе своего будущего. Насколько далеко зайдут расхождения между Москвой, с одной стороны, Вашингтоном и Брюсселем – с другой, сказать трудно. Но не исключено, что форматом 2008 года, когда реакция Запада была дозированной, дело не ограничиться.
Но даже если предположить, что давление США и ЕС на Россию не будет слишком жестким и последовательным, а Крым перейдет под ту или иную форму контроля со стороны Москвы, говорить о наступлении безоблачной эры в Черноморском регионе не приходится. В случае с Крымом можно говорить об актуализации, как минимум, четырех базовых вопросов. Во-первых, это вопросы собственности. Уже сегодня крымские власти говорят о национализации украинских объектов на своей территории. Но не вызовет ли это ответную волну в Украине применительно к российским объектам, коих немало на территории этой страны? А если так, то, какие последствия из этого могут быть?
Во-вторых, крайне важными оказываются вопросы инфраструктуры. Крым не имеет общей сухопутной границы с Россией, а паромная переправа между Керчью и Таманью имеет малую пропускную способность. Строительство же поста через Керченский пролив– занятие дорогое и требующее значительных временных затрат, не говоря уже о материальных. И все это притом, что в отличие от 2007-2008 гг., когда Москва начинала реализацию своего олимпийского проекта, свободных средств было намного больше, чем сейчас. Добавим к этому такие вопросы, как обеспечение полуострова пресной водой (оно идет через Украину), пересечение украинского воздушного пространства и железнодорожного полотна, пролегающего по ее территории. Обойти все это будет проблематично при почти гарантированном ухудшении отношений между Москвой и Киевом. В-третьих, крайне важным сюжетом представляется развитие межэтнических отношений. Да, сегодня и крымские власти, и даже президент России Владимир Путин, не говоря уже о руководителях российских регионов с мусульманским населением, делают много для выстраивания конструктивных отношений с крымскими татарами (они составляют более 12% населения Крыма). Но разрушение старых фобий и выстраивание дружеских отношений требуют времени, терпения и аккуратности. Хорошо бы, если бы все это было в наличии. Но общие кризисные контексты затрудняют конструктивный разговор без ненужных эмоций. Как бы то ни было, а без межэтнического мира любой Крым, хоть российский, хоть украинский не будет синонимом мира и согласия. В-четвертых, если Россия решится на присоединение полуострова, то встанет вопрос о формализации этого акта, что неизбежно потребует если не пересмотра, то, как минимум дискуссии, о российском государственном устройстве. После распада СССР еще не было прецедентов вхождения в состав РФ новой территории, ранее принадлежавшей другому государству.
В этой связи справедливым представляется оценка киевского политолога и журналиста Сергея Слободчука: «Не стоит надеяться, что с голосованием 16 марта тема Крыма закрывается. Скорее, происходящее стоит охарактеризовать, перефразировав слова классика «Есть у референдума начало, нет у референдума конца…». 17 марта Евразия перейдет в новое качество, о котором мы будем говорить уже на следующей неделе.

Автор – Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

В прошлую субботу президент России Владимир Путин обратился в верхнюю палату российского парламента с инициативой об использовании вооруженных сил РФ на территории соседней Украины. После того, как члены Совета Федерации единогласно эту идею поддержали, тема возможной российско-украинской войны стала самым обсуждаемым сюжетом в СМИ. Она полностью вытеснила такие острые вопросы, как положение дел в Сирии или Иране. Информационные сообщения о российских танковых колоннах и украинских партизанских и диверсионных группах посыпались, как из рога изобилия, не говоря уже об алармистских прогнозах относительно новой мировой войны и глобального противостояния Запада и Востока.

Однако прошло всего несколько дней, и уже во вторник глава российского государства, выдержав паузу (любимый стиль Путина в сложных кризисных условиях), провел пресс-конференцию, на которой заявил, что предоставление ему право использовать армейские части и подразделения за пределами страны не означает того, что военные действия будут предприняты «здесь и сейчас». Более того, сам президент не находит нужным размахивать дубиной без прямой необходимости. Страсти улеглись.

Открытой военной конфронтации не случилось, хотя сама путинская инициатива и ее последующее активное обсуждение весьма способствовали и негативным экономическим трендам, и жесткой публичной дискуссии между представителями РФ и Запада. Пожалуй, со времени «пятидневной войны» отношения между Москвой и Вашингтоном не подходили к столь опасной отметке. Разговор о санкциях против России из экспертных кулуаров перешел в открытое политическое пространство. Не факт, что этим все закончится (слишком взаимозависимы сегодня Запад и Россия, что называется, от транзита афганского до энергетического транзита), но само публичное обсуждение именно такого сценария симптоматично. Как бы то ни было, а генсек НАТО Андерс Фог Расмуссен заявил о пересмотре отношений Альянса с Москвой.

«Украинский фронт» отодвинут. Однако борьба за Украину продолжается. Сегодня она имеет сразу несколько форматов. Если говорить о международном аспекте, то здесь друг другу (хотя, слово друг, наверное, не самое лучшее в данной ситуации) противостоят два подхода. Россия рассматривает постсоветское пространство, как сферу своих жизненно важных интересов. Этот подход вызывает значительные нарекания на Западе. Однако здесь стоило бы разделить эту проблему на две части. С одной стороны, Москва не очень умело формулирует свою позитивную программу. Вряд ли идея о защите «русских за пределами» границ РФ может рассматриваться, как продуктивная (а разве этнические украинцы или крымские татары поголовно враги России?). Я не говорю уже о том, что этот лозунг может напугать ближайших соседей и союзников Москвы, в особенности Казахстан, который крайне щепетилен в вопросах национальных отношений и территориальной целостности. Но, с другой стороны, у России есть вполне рациональные интересы на той же Украине, будь то база Черноморского флота в Севастополе, безопасность, как условие транзита энергоресурсов в Европу и права российских граждан (среди которых, кстати, далеко не все носители чистой «русской крови»). Москва вполне резонно хотела бы видеть крупную европейскую страну-соседа внеблоковой и нейтральной.

И эти интересы будет защищать президент с любой фамилией. Личность Владимира Владимировича не играет в данном случае доминирующей роли. Что же касается США и их союзников, то они хотели бы минимизировать влияние РФ на Украину (и вообще не постсоветское пространство). Нередко в этом стремлении доминирует идеологический подход, не учитывающий всего многообразия российских интересов и мотивов. Хотя следует признать, что помогает этому не слишком качественный их промоушн (а нередко и до предела эмоциональный) со стороны Кремля.

Впрочем, большой геополитикой все не ограничивается. Борьба за Украину предполагает и формирование территориальной конфигурации этой страны. В марте в Крыму пройдет референдум, который совпадает по времени с президентской общеукраинской кампанией, в которой вопросы региональной политики будут на первом плане. Сегодня политики в  ряде регионов Юга и Востока страны выступают либо за изменение своего нынешнего статуса, либо за смену государственной юрисдикции.

Сколь бы модными ни были сравнения Крыма с Кавказом, они эффектны, но неадекватны. Слава Богу, в Крыму пока нет вооруженного противостояния и беженцев, а значит, есть возможность договариваться. И хотя слово «федерализация» политики в Киеве не любят, считая его инструментом Кремля, в реальности единство страны, собранной в советские времена коммунистическими лидерами, в новых условиях мог бы сохранить федеративный договор и распределение полномочий между центром и регионами под гарантии, как России, так и западных стран.

«Война выходного дня» показала, что Владимир Путин готов к повышению ставок, но не хочет переходить красные черты. По справедливому замечанию  профессора Высшей школы экономики Алексея Портанского,  «угрозой ввода войск Москва может выставить условия для торга – нынешние обстоятельства благоприятствуют этому. Россия будет добиваться особенных условий и расширения прав Крыма, понимая, что Запад боится обострения ситуации».

Но конфронтация не выгодна и Москве, для нее все может вылиться в «крымскую войну-2». Когда она может оказаться в изоляции и не в самом благоприятном экономическом положении. В этой связи все зависит от того, перейдет ли борьба за Украину в плоскость эффективных переговоров по всем азимутам, или пойдет по пути эскалации. На сегодняшний день есть возможности для обоих сценариев, хотя первый, конечно же, выглядит предпочтительным. Балканизация Черноморья слишком опасная перспектива для всех!

Сергей Маркедонов, политолог, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета  

Украинский внутриполитический кризис разрешился революцией. А главный вопрос всякой революции, как в свое время справедливо указывал «вождь мирового пролетариата», это вопрос о власти. Продолжая мысль Ленина, следует заметить, что вакуум власти создает немало предпосылок для самых разнообразных социальных конфликтов. Для Украины после свержения Виктора Януковича главнейшей проблемой является сохранение ее территориальной целостности и политико-гражданского единства.

И именно эти вопросы на исходе февраля выдвинулись на первый план. Сегодня в СМИ интенсивно обсуждается крымская тема. По частоте упоминаний в топах информационных агентств полуостров затмил и Грузию, и Северный Кавказ, и Среднюю Азию с Афганистаном. Информация о событиях в Крыму поступает с калейдоскопической скоростью. 26 февраля были отмечены столкновения активистов крымско-татарского и русского движений. А в ночь на 27 февраля было захвачено здание Верховной Рады автономии. Проблема сепаратизма и повторения абхазского или приднестровского сценария стала модной темой дискуссии в социальных сетях. Насколько возможна дальнейшая дестабилизация в этой части Черноморского региона?

Отвечая на этот вопрос, следует иметь в виду несколько принципиальных моментов, отличающих ситуацию на полуострове, от, допустим, конфликта в Южной Осетии. В настоящее время принято говорить о кавказских противоборствах лишь в контексте «пятидневной войны» 2008 года. Но 2008 год лишь закрепил некоторые тенденции, наметившиеся задолго до того. Официальный Тбилиси еще до «горячего августа» не контролировал большую часть территории бывшей Юго-Осетинской автономной области. До 2008 года имели место два конфликта, а столицу автономии Цхинвали уже штурмовали несколько раз. Пять лет назад произошла лишь юридическая легитимация факта существования непризнанной республики вне Грузии.

В Крыму ничего подобного не наблюдалось. В постсоветский период не было здесь ни вооруженных конфликтов, ни беженцев (депортация крымских татар была совершена еще в мае 1944 года, а процесс репатриации успешно идет еще с позднесоветского периода). Многие острые проблемы, такие как, «земельный вопрос», формирование параллельных органов власти носили здесь латентный характер. «Крымский сепаратизм» был болезнью, с которой, как казалось, многим справились еще в 1990-х годах. Сыграли свою роль и «Большой договор» Украины с Россией, и своеобразные неформальные договоренности между центральными украинскими властями и региональными элитами. Фактически крымские элиты были инкорпорированы в общеукраинские процессы. Что же касается двух этнополитических движений (пророссийского и крымско-татарского), то они не вступали в открытую конфронтацию, несмотря на серьезные противоречия.

Нынешняя ситуация показала, насколько бывает опасным ломать существующий статус-кво. В особенности тогда, когда не имеется внятной альтернативы, которая бы заменяла прежний устоявшийся порядок. Нынешний «Майдан-2» отчетливо проходит в формате национальной революции. Помимо антикоррупционных и антикриминальных лозунгов многие его лидеры апеллируют не к гражданскому, а к этническому пониманию нации. Каким бы ни был неоднородным состав новой власти (куда охотно примыкают и вчерашние «регионалы»), националистический элемент слишком заметен. Он проявляется и в публичном пространстве, и в медиасреде. На него обращают внимание и внешние наблюдатели. В итоге растущий национализм (укрепленный вдобавок посредством принятия разных символических законов вроде отмены региональных языков для меньшинств) воспринимается, как угроза для имеющегося статус-кво. Отсюда и радикализация двух основных движений Крыма, оппонирующих друг другу. Русские объединения видят в такой попытке стремление оторвать их от «большой России», которая начинает восприниматься, как единственный гарант безопасности и идентичности, а крымские татары, в свою очередь видят в новом повороте украинской истории свой шанс.

Крымско-татарский Меджлис с самого момента своего создания в 1991 году занимает последовательную позицию в поддержку украинской независимости. Для его активистов и лидеров Украина рассматривается, как реальность, поставившая точку в советской истории, имеющей для этого народа слишком много трагических коннотаций. Спору нет, считать Меджлис выразителем мнения всех татар неверно. Но именно он является самой мощной, сплоченной и организованной структурой. Во время февральских событий Меджлис выступил сторонником Киева, в то время, как русские организации стали требовать постановки вопроса о статусе полуострова. И многие их представители подразумевали под этим переход под юрисдикцию РФ.

Вопрос об отношении России к происходящему является главной крымской интригой. И многие обозреватели склонны видеть в том, что случилось «руку Москвы». Между тем, Москва не раз доказывала свою неготовность к ломке имеющегося статус-кво. Взять хотя бы 2008 год, когда вскоре после войны на Кавказе она пролонгировала «Большой договор» с Украиной, хотя многие эксперты пять лет назад задавались вопросом: «Кто следующий после Грузии?».

Но сам этот вопрос нельзя было считать вполне корректным, ибо для любого вмешательства должен быть повод. Украина пятилетней давности никоим образом не давала поводов для сомнений в своей стабильности и способности сохранять единство страны. Однако сегодня в этом государстве налицо дефицит власти на всех уровнях. И в этих условиях возможно появление третьих или четвертых сил, а то и банальных провокаторов, для которых не важны и «незалежная держава», и «великая Россия».

Думается, что чем быстрее Украина и все ее регионы отойдут от революционной эйфории и перейдут к строительству нормального управления, тем скорее можно будет перейти к переговорам и достижению компромиссов. Как между Москвой и Киевом, так и между Киевом  и различными украинскими регионами.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета

Украинский внутриполитический кризис вышел на новый виток. После того, что случилось в «кровавый вторник» в Киеве и в других городах страны, говорить о мирном протесте и «бархатной революции» не приходится. Назвать происходящие события полноценной гражданской войной на сегодняшний день пока еще не представляется возможным. И вне зависимости от личных симпатий или антипатий к главным персонажам украинской политики не хотелось бы, чтобы когда-либо такое определение было бы применено к этой стране. Однако уже сейчас можно использовать метафору известного российского рок-певца Юрия Шевчука «предчувствие гражданской войны». Жертвы, кровь, растущая ненависть и готовность продолжать противостояние. Вот те реалии, с которыми приходится сегодня иметь дело политикам, экспертам, рядовым обывателям.

События «горячего февраля» 2014 года нередко сравнивают с октябрем 1993 года в Москве. Однако эти два события лишь по каким-то внешним признакам можно считать похожими. Во-первых, двадцать лет назад дело ограничилось «малой гражданской войной» в центре российской столицы. К каким бы тяжелым последствиям все это ни привело впоследствии, противостояние не разрослось. Более того, уже через два месяца после стрельбы из танков по Белому дому состоялись выборы в Государственную думу и референдум по новому Основному закону, что завершило конституционный кризис. И позволило главным оппонентам тогдашнего президента РФ Бориса Ельцина стать мощной парламентской фракцией и начать дрейф от «партии нового типа» к левой партии, признающей постсоветские реалии (рыночная экономика, многопартийность). Естественно, способствовали примирению и объявленная вскоре после выборов амнистия для участников октябрьских выступлений и подписания документа о гражданском согласии и примирении.

Отсюда следует, во-вторых, все вышеописанное было бы невозможно, если бы в Москве отсутствовала власть, способная принять на себя бремя ответственности, сделать жесткие решения и действовать в соответствии с ними. В сегодняшней Украине об этом говорить не приходится. Противостояние не ограничивается одним лишь Киевом. И если в начале 1990-х годов в России боролись сторонники советской власти и идентичности и ее противники, готовые к жестким (и в человеческом плане затратным) трансформациям, то в соседней стране борющиеся силы имеют (вот он украинский парадокс!) консенсус относительно единства и целостности своей страны. Ни Янукович, ни те, кто собирается его свергать, не собираются жертвовать украинской государственностью в чью-либо пользу. И пока идет «битва за Киев» разных групп влияния и интересов вопрос о расколе страны преждевременно ставить в повестку дня. Но при этом существует реальная проблема в самой украинской государственности и ее институтах. На сегодняшний момент ни одна из сторон конфликта не может одержать победы, чтобы затем способствовать замирению общества и прекращению хаоса. Налицо кризис не только популярности, но и воли, и ответственности.

Долгие годы плюралистическую систему Украины противопоставляли «авторитарной российской» и рассматривали, как историю большого успеха. Однако, несмотря на то, что сегодня страной руководит уже четвертый президент с момента получения независимости (правда, не факт, что вскоре не появится пятый), страна по-прежнему обсуждает свое бытие в терминах выживания, а не развития. Для того чтобы страна считалась демократичной мало иметь многопартийность и пережить смену высшей власти. Нужно выстраивать институты государственного управления и идентичность вместо клиентелл и самоопределения себя не в позитивном смысле, а «от противного». Украина – не Россия. Кто бы сомневался? Но она также не Польша, не Румыния и не Венгрия. И чтобы она состоялась, как страна, мало выстраивать интересные тактические схемы. Необходимо думать о стратегии.

Означает ли открывшееся насилие, что Украина, как государство обречено? Наверное, если ситуация будет развиваться по негативному сценарию, такой вопрос может встать в актуальную повестку дня. Однако сегодня еще есть (пусть и уменьшающиеся час от часа) возможности для преодоления тупика. Многое зависит от готовности противоборствующих сторон отойти от максималистских планок требований и начать разговор хотя бы об остановке насилия. На сегодня это – основная задача. Спор о формах государственного устройства можно отложить до успокоения. Не менее важно в сегодняшнем контексте и поведение внешних игроков.

По справедливому замечанию известного политолога-международника Федора Лукьянова, самым ужасным в нынешнем положении было бы ведение «борьбы за Украину». И Москва, и Запад должны просто осознать масштаб возможных последствий. Страна с населением в 45 миллионов, граничащая с Россией и с несколькими странами ЕС и НАТО, обладающая стратегически важным выходом к Черному морю в случае своего коллапса может превратиться во вторые Балканы. И в отличие от первых вмешательство в украинские дела будет иметь намного более высокую цену вопроса. Нелишним будем напомнить, что 70% всей инфраструктуры российского Черноморского флота находится в Крыму. В данной ситуации в проигрыше окажутся все, победителей здесь найти крайне сложно.

Как бы ни развивалась украинская история дальше, в ней будет сохраняться одновременный запрос и на европейский, и на российский вектор. Они будут существовать нераздельно и неслиянно. И в этой связи ЕС, США и РФ должны вступить в диалог по поводу Украины. Если получится, то было бы продуктивно продолжить разговор о европейской безопасности в самом широком смысле этого слова. И не ради пиара, а ради установки неких правил игры, при которых игра с нулевой суммой перестала бы восприниматься, как главное достижение. Сегодня по обе стороны Атлантики многие охотно говорят о преодолении духа «холодной войны». Украинский кризис – трагический, но в нынешних условиях необходимый повод для практической реализации этой установки.

Сергей Маркедонов, доцент кафедры зарубежного регионоведения и внешней политики Российского государственного гуманитарного университета