2012 год еще только начался. И сегодня не время подводить его итоги. Однако с первых дней наступившего года Иран сделал заявку на то, чтобы 2012-й вошел в историю, как «иранский год».

И хотя официальный Тегеран демонстрирует стремление играть в глобальные геополитические игры, он остается, в первую очередь, региональной державой, имеющей серьезные позиции на Ближнем Востоке, в Центральной Азии и на Южном Кавказе. Исторически амбиции Ирана обращены, прежде всего, в сторону Персидского залива.

Однако значение постсоветского пространства традиционно было и остается для Исламской республики высоким. Иран имеет 660 километров границы с Арменией и Азербайджаном. Он претендует на роль «честного брокера» в процессе разрешения Нагорно-Карабахского конфликта – альтернативном тому, который ведется под эгидой  Минской группы ОБСЕ. В фокусе геополитических интересов Тегерана и ситуация в персоязычном Таджикистане, и проблема раздела Каспийского моря, бывшего до распада СССР «советско-иранским озером». Иран связан противоречивыми двусторонними отношениями с главным постсоветским игроком – Россией. Обе стороны время от времени готовы демонстрировать кооперацию ради доказательства пресловутой «многополярности», но в то же время по многим проблема есть недоверие и даже подозрительность. В этой связи возникает непраздный вопрос, насколько нынешняя «военная тревога» в Ормузском проливе может повлиять на общую ситуацию в Евразии?

Ответ на него стоило бы начать с общей оценки внешнеполитической линии современного Ирана. Представления о строго идеологическом характере иранской дипломатии укоренились в США и в Европе начиная с 1979 года. Причин тому немало – здесь и личностная переоценка харизматического аятоллы Хомейни, и влияние советологии. Такой подход зачастую игнорировал прагматическую составляющую внешней политики СССР и, напротив, сводил курс Москвы к теоретическим дискуссиям вокруг марксизма. Между тем и политика СССР, и политика современного Ирана всегда были подвержены колебаниям между прагматизмом и амбициями защитников идеологической чистоты.

Иран в недавнем прошлом и в настоящем не раз доказывал, что национальные интересы для него важнее, чем религиозная чистота. Примерами тому является многолетнее партнерство с христианской Арменией, с самой проамериканской страной на Южном Кавказе Грузией (в периоды проблем с обеспечением газа Тегеран оказывал Тбилиси существенную поддержку), а также роль иранской дипломатии в урегулировании последствий кровавой гражданской войны в Таджикистане (1992-1997). И, напротив, двусторонние отношения с Азербайджаном (придерживающимся того же шиитского вероучения) не раз переживали драматические периоды.

В то же время не должно быть благостной картины. Доктрина «большого Сатаны» (США), противостоящего иранской «суверенной демократии», отражается не только на уровне общих внешнеполитических подходов Ирана, но и на конкретном постсоветском театре. Здесь было бы уместно вспомнить об ирано-азербайджанской военной напряженности августа 2003 года (тогда Тегеран обвинил Баку в милитаризации Каспийского моря из-за проведения совместных военных учений США и Азербайджана),  и о жесткой риторике Ирана по поводу визита президента Израиля в Азербайджан в 2009 году. И хотя сама Исламская республика не была замечена в поддержке северокавказского сепаратизма и радикального исламизма, те движения, которые находятся в орбите Ирана («Хезболла») рассматривали экстремистов из проблемного российского региона как «борцов за веру».

В этой связи надо четко понимать, что эскалация конфликта в Персидском заливе никому ни на Западе, ни на Востоке не будет выгодно. Если военный сценарий вдруг будет реализован, то пострадают от этого не только США и ЕС (как пытаются представить некоторые эксперты). Да, рост цен на нефть будет иметь место, но вот выгода от него той же России будет невелика. Хотя бы потому, что ценовой рост на «черное золото» приведет к обвальному сокращению его потребления, а российский экспорт ориентирован именно на Запад. Военное решение кризиса в Ормузском проливе почти  автоматически будет означать усиление давления (в разных форматах) Ирана на Азербайджан, что в свою очередь заставит активизироваться Турцию (давнего геополитического оппонента Тегерана). С весьма неоднозначными последствиями для Армении, входящей вместе с Россией в военно-политический евразийский клуб ОДКБ. Да и сам Иран в данной ситуации почти мгновенно разрушит свои усилия многих лет по преодолению шиитской конфессиональной замкнутости и превращению в центр гравитации для всего мусульманского мира.

Следовательно, сегодня настоятельнейшей задачей, как для США и Ирана, так и для соседей Исламской республики, является прагматизация межгосударственных отношений посредством отхода от крайних позиций и перевода разговора из плоскости конфликта ценностей в плоскость поиска сходства интересов. Только так можно охладить «горячие головы» с разных сторон и перейти к решению острых проблем.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

В канун наступившего 2012 года российская внешняя политика открыла для себя новую тему – правозащитную. На своем сайте МИД РФ обнародовал пространный доклад «О ситуации с правами человека в ряде государств мира». «Положение в США далеко от провозглашаемых Вашингтоном идеалов», – гласят первые строки документа. Они не оставляют сомнений в том, какое государство из ряда «некоторых» других является главной мишенью для критического пафоса россиской дипломатии.

Хочу сразу оговориться. В отличие от многих комментаторов, откликнувшихся на предновогоднюю инициативу внешнеполитического ведомства России, я не собираюсь спорить о наличии или отсутствии демократии в США или в РФ. Равно как и о ее качестве и подлинности. Спор о демократии, ее преимуществах и изъянах требует многотомной монографии. В формате небольшого блога об этом не напишешь. Поэтому предлагаю поговорить о том, насколько освоение правозащитной риторики российским правительством может быть эффективным.

Во-первых, введение в оборот новой тематики – это реактивное, а не стратегически мотивированное действие. На словах многие политики в РФ любят неустанно повторять тезис о суверенности российских внешнеполитических действий и независимости отечественной дипломатии от подходов Госдепа и Белого дома. На деле же многие американские подходы слепо копируются по принципу: «А почему им можно, а нам нельзя?» И в самом деле, почему бы не заняться выставлением оценок по демократии, если США делают это не первый год, претендуя на роль некоей эталонной палаты?

На этот вопрос можно было бы дать положительный ответ, если бы не один нюанс. В первую очередь, надо понимать рациональные и прагматические резоны американской дипломатии, а не пытаться применять то, что вырвано из общего контекста внутренней и внешней политики Штатов. Американские оценки демократии базируются не столько на желании всех поучать (как искренне полагает сегодняшний российский истеблишмент), сколько на двух «китах» – Foreign Assistance Act 1961 года и Trade Act 1974 года.

Эти два законодательных акта требуют, чтобы 25 февраля каждого года Госсекретарь представлял спикеру Палаты представителей и комитету по иностранным делам Сената «полный отчет относительно положения признанных международным сообществом прав человека». Особенно обращается внимание на положение с правами человека в «странах, которые получают помощь» (естественно, американскую), а также «во всех иностранных государствах, которые являются членами ООН». Такие доклады должны «информировать принимающих решения в правительстве США и служить, как справочный материал для других правительств, неправительственных институтов и НПО, правозащитников и журналистов».

Возникает непраздный вопрос, для реализации каких стратегических установок российской внешней политики служит доклад МИД? Тем паче, что в документе не обозначено ни целей, ни задач, ни выводов. Непонятно, по каким критериям были отобран «ряд государств» (помимо США в документ попала примерно половина стран-членов ЕС, Грузия, Канада)? Досталось и НАТО за операцию в Ливии, хотя Североатлантический альянс и не является отдельным государством. Означает ли это, что только западные страны являются главными нарушителями прав человека в современном мире, или в других частях планеты тоже существуют изъяны по этой части?

Ответа на этот вопрос доклад не дает, поскольку страноведческие обзоры не сопровождены сколько-нибудь внятным введением и заключением. При отсутствиии подобного набора не то, что мидовский, а студенческий (не говоря уже об аспирантском) доклад выше тройки не получил бы. Итог же выходит неутешительным. Вместо серьезного внешнеполитического анализа и грамотной критики изъянов США и Европы (коих действительно хватает) мы получили бумагу, построенную на одном единственном принципе: «Сам дурак!».

Во-вторых, непонятно, к кому обращен доклад российского внешнеполитического ведомства. К американской аудитории? Так на этом направлении, МИД РФ, простите за тавтологию «Америки не открывает». База Гуантанамо – широко обсуждаемая тема в американском обществе. И вообще достаточно пойти в любой американский университет, чтобы убедиться, что левые взгляды и «прогрессизм» вкупе с критикой правительства здесь скорее правило, чем исключение. Что же касается массовой российской аудитории, то вряд ли пространный доклад МИД РФ будет ей интересен. Для воспроизводства устойчивой американофобии есть средства и попроще, взять хотя бы программы Михаила Леонтьева или рассуждения его тезки сатирика Задорнова. Таким образом, доклад, похоже, написан для одного читателя. И Вы знаете его имя!

И последнее (по порядку, но не по важности). Делая заявку на роль альтернативного правозащитника, необходимо придерживаться хотя бы какой-то определенной системы ценностей. В данной ситуации не так уж важно каких – либеральных, социалистических или консервативных. Когда же мерилом всех вещей видится цинизм, а демократия воспринимается не более, чем внешнеполитический инструмент в отрыве от всех других контекстов, получается совсем другой результат. Очередная имитация вместо реального процесса. И это намного хуже, чем восхваление Америки или ее безудержная критика.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

21 декабря 1991 года началась история постсоветской интеграции. В этот день была подписана Алма-Атинская декларация, давшая старт проекту СНГ (Содружество независимых государств). За два десятилетия, прошедшие с этого момента, на просторах новой Евразии возникло немало интеграционных объединений. В некоторых из них (ОДКБ, ЕврАзЭС) доминировала Россия. В других же, напротив интеграция строилась вокруг недопущения московского «гегемонизма» (ГУАМ, «Содружество демократического выбора»). И сегодня одним из центральных пунктов предвыборной кампании главного фаворита президентской кампании в России Владимира Путина является постсоветская интеграция под эгидой «Единого экономического пространства» или даже Евразийского союза. Сам российский премьер в своей программной статье многообещающе назвал новый проект «будущим, которое рождается сегодня».

Однако перед тем, как заглядывать в «светлое будущее» хотелось бы понять, насколько эффективными были предыдущие попытки бывших союзных республик выстроить отношения друг с другом на новой основе. Без вертикали КПСС, КГБ и при отсутствии директивного планирования.

С одной стороны, двадцатилетний опыт дает основания говорить о череде неудач. Во время сложных кризисных историй на постсоветском пространстве (будь то российско-украинский спор из-за косы Тузла, или азербайджано-туркменские споры по поводу нефтяных месторождений, военный конфликт между РФ и Тбилиси в 2008 году) СНГ практически никак не проявлял себя. Содружество не сумело доказать своей эффективности и в урегулировании этнополитических конфликтов. С большими оговорками можно отметить роль: которую ДКБ (Договор о коллективной безопасности) сыграл в сдерживании исламизма в Центральной Азии. Впрочем, аналогичные упреки в неэффективности могут быть высказаны и в адрес ГУАМ или «Содружества демократического выбора».

С другой стороны, прежде чем выбрасывать СНГ на свалку истории следует признать, что особенно на первых этапах эта структура помогла решить ряд серьезных проблем. Среди них – раздел советского военного наследия, признание границ между новыми независимыми государствами, обеспечение безвизового перемещения, скоординированная ценовая политика по энергоносителям, взаимное признание дипломов советского образца. Однако и здесь важна оговорка. Начиная с 2000-х годов, интеграционная роль СНГ стала ослабевать ввиду ревизии базовых ее принципов. Ряд стран перешли на визовые отношения друг с другом, а в 2005 году Россия ввела рыночные цены на газ, поставляемый постсоветским партнерам, что лишило страны Содружества такого объединяющего фактора, как низкие цена на энергоносители.

Так почему же на пространстве бывшего СССР не получилось «общего евразийского дома» – по типу того, что был построен в послевоенной Европе, со всеми его проявившимися в последнее время изъянами и минусами? Почему бывшие «братские республики» сегодня все чаще тяготеют к другим векторам политической географии?

Во-первых, на мой взгляд, потому, что СНГ не создавался, как проект, ориентированный в будущее. По меткому выражению Леонида Кравчука и Владимира Путина, это был «инструмент цивилизованного развода». А какое же семейное будущее может быть у разводящейся пары? Отсюда и отсутствие общих целей и ценностей, которое могло быть полезно в разделе военного имущества, но является бесполезным при определении перспектив. Вокруг каких принципов договариваться? Что же касается структур, объединяющих свои усилия для противодействия «руке Кремля», то и в них национальный эгоизм подменял собой интеграционные цели? В самом деле, что кроме утраты сепаратистских территорий объединяло вместе Молдову, Азербайджан и Грузию? Их внутренняя политика, внешнеполитические ориентиры при ближайшем рассмотрении оказывались намного дальше друг от друга, чем позиции Баку и Москвы, Москвы и Кишинева.

Во-вторых, процесс национального строительства внутри самих постсоветских государств еще и сегодня далек от завершения. Самый яркий пример этого – Украина, в которой смена лидеров приводила к значительной корректировке не только внутриполитического курса, но и внешней политики. В-третьих, содержательные задачи интеграции зачастую подменялись политическим пиаром. Кому-то хотелось ради предвыборных целей сыграть на постсоветской ностальгии, а кому-то продемонстрировать свой демократический имидж Западу. Вот и сегодня путинский евразийский проект выглядит не как хорошо продуманная стратегия, а как сигнал старшему поколению россиян и заявка на геополитическую «самость». Риторический вопрос, достаточное ли это условие для объединения на новой основе?

И последнее соображение (по порядку, но не по важности). За двадцать лет после распада Советского Союза геополитическое пространство Евразии было достаточно хорошо освоено различными игроками (США, ЕС, Китай, Япония,Турция, Иран). Как гласит народная мудрость, «свято место пусто не бывает». Если ты не в состоянии предложить качественную интеграционную модель, то это за тебя сделают другие. И уже не сильно оглядываясь на твою озабоченность по этому поводу.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Двадцать лет назад, 8 декабря 1991 года лидеры России, Украины и Белоруссии подписали Беловежские соглашения. Этот документ констатировал: Советского Союза, как единого государства и субъекта международного права более не существует. За два десятилетия это событие стало знаковым символом. И среди тех, кто считает распад СССР поражением «империи зла». И среди тех, кто трактует его, как «великую геополитическую катастрофу», вызванную происками внешних сил.

Между тем, значение Беловежских соглашений как таковых не следует преувеличивать. Их исторический смысл становится понятен только в контексте предшествовавших и последующих событий. Встреча глав трех бывших союзных республик не была причиной дезинтеграции и распада единого государства. Она стала следствием процессов, начавшихся задолго до памятной декабрьской даты. Напомню, что на момент декабря 1991 года уже полыхал нагорно-карабахский конфликт, по нарастающей раскручивалась спираль насилия в Абхазии, Южной Осетии, Приднестровье, Чечне.

Словосочетание «парад суверенитетов» вошло в наш словарь еще в декабре 1990 года. И относилось оно не только к союзным, но и к автономным образованиям, занятым «повышением» своего статуса. В августе-декабре 1991 года практически все советские республики приняли декларации о независимости, Армения с Украиной провели референдумы по этому вопросу. При этом Латвия, Литва и Эстония были не только официально признаны независимыми руководством самого СССР, но и стали членами ООН.

Таким образом, вопреки расхожему анекдоту о «трех мужиках, погубивших СССР под водочку и закусочку», факты неопровержимо свидетельствуют: Советский Союз еще до своего юридического распада де-факто прекратил свое существование. Следовательно, «три мужика» – подобно трем докторам – лишь констатировали смерть неизлечимо больного. Задавить «парад суверенитетов» силой в 1991 году не было никакой возможности. По причине отсутствия и такой силы, и легитимности для ее использования.

Двадцать лет назад советская элита пожинала плоды, семена которых собственноручно засеяла. В своей блестящей работе с «говорящим заголовком» «СССР как коммунальная квартира» американский историк русского происхождения Юрий Слезкин писал, что Советский Союз «был создан националистами и уничтожен националистами».
И в самом деле, не права отдельного человека и гражданина, а права наций рассматривались в нем в качестве приоритетных. На практике это означало формирование представлений о коллективной собственности того или иного этноса на территорию национальной республики или автономии.

Отказ от индивидуальных прав в пользу коллективных создавал, таким образом, предпосылки для формирования националистических движений за самоопределение будущих независимых государств. И как только СССР в середине 1980-х годов столкнулся с системным кризисом, он не смог его пережить. У него просто не хватило ни новых интеграционных идей, ни новых людей, готовых претворять эти идеи на практике. На место «реального социализма» пришел реальный национализм.

Следовательно, главной ошибкой последнего советского руководства было не неумение остановить распад, а неготовность сделать этот процесс цивилизованным и конструктивным. Вместо правовых механизмов «развода» доминировала политическая целесообразность, которая и обрекла постсоветские общества на конфликты, полуавторитарное правление и стагнацию. Бытие новых независимых государств оказалось на долгие годы в плену советских подходов и моделей. Чисто внешний отказ властных и интеллектуальных элит от коммунистической идеологии не стал ее действительным преодолением. Многие ценности, нормы поведения, сформированные в советский период (прежде всего, неготовность к компромиссу) продолжают во многом определять политическую культуру новых независимых стран бывшего СССР. До сих пор не разрешены и многие этнические конфликты, сформировавшиеся в советский период, как полностью не подтверждена и легитимность всех межреспубликанских границ.

Все это позволяет говорить о том, что процесс распада Советского Союза, начатый еще до подписания Беловежских соглашений, полностью не завершен и в декабре 2011 года. «Мертвец» все еще продолжает хватать живых. И в наши дни по-прежнему актуальными остаются такие вопросы, как демократизация без гражданского противоборства и модернизация без распада страны.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон

Выборы в российскую Государственную Думу привлекли к себе повышенный интерес политиков и экспертов, как внутри России, так и за ее пределами. И для такого интереса есть много причин. Во-первых, впервые за последнее десятилетие правящая партия потерпела поражение. Оговоримся сразу – речь не идет о сокрушительном провале. Но слом привычного тренда уже имеет место. В 2003 году российская «партия власти» набрала 37, 57 %, в 2007 году – уже 64, 3 % и конституционное большинство. В 2011 году результат «Единой России» по сравнению с итогами четырехлетней давности выглядит намного скромнее. Даже рубеж в 50% не преодолен, а конституционное большинство станет возможно лишь при образовании коалиций с другими партиями.

Добавим к этому контексты, которые невозможно описать одной лишь электоральной арифметикой. На российского избирателя оказывалось массированное информационно-пропагандистское и административное воздействие (начиная от регулярного присутствия Путина и Медведева на экранах всех телеканалов и прямого давления на граждан страны на местах и заканчивая «приписками»). Однако при всем при этом снижение популярности «Единой России» и лично Владимира Путина, который подкреплял кампанию «партии власти» своим участием и поддержкой, стало слишком очевидным, чтобы игнорировать его.

Во-вторых, общественная реакция на подведение итогов голосования была непривычно активной. Митинг в Москве собрал рекордное количество людей для так называемой «внесистемной оппозиции» (то есть не представленной в парламенте). Таким образом, протестные настроения в России перешли на качественно новый уровень. Неадекватная реакция властей (а как еще объяснить ввод в Москву внутренних войск МВД?) показала их страх перед растущим социально-политическим недовольством, обнажила комплексы и неуверенность в собственных силах. Символично, что на подмогу власти были призваны и активисты молодежных организаций правящей партии, которые несли лозунги о «защите интересов большинства от деструктивного меньшинства».

В-третьих, выборы, как никогда ранее, выпукло обозначили региональные различия внутри России. «Единая Россия» стала в гораздо большей степени партией Северного Кавказа, нежели центра страны, Сибири и Урала. Наверное, если бы эта картина отражала картину предпочтений избирателей, то можно было бы не бить тревогу. Но декабрьские итоги отражает, скорее всего, рейтинг рвения местных элит. Тех самых, которые во многом ответственны за эскалацию насилия вследствие растущей коррупции и монополизации. Но даже в ряде северокавказских республик (Кабардино-Балкарии, Ингушетии) наметилось хоть и незначительное, но сокращение голосов в пользу «Единой России».

И все же, как мне кажется, впадать в эйфорию по поводу неудачи «партии власти» и «пробуждающейся демократии» преждевременно. Прежде всего, потому, что наряду с «Единой Россией» в Думы прошли партии, мало связанные с идеями модернизации и развития. Это – КПРФ, «Справедливая Россия» и ЛДПР во главе с бессменным Жириновским. Все те, кто ориентируется на социальный популизм, советскую ностальгию и даже откровенную ксенофобию. Да и среди «внесистемных» сил есть много участников «русских маршей», футбольных фанатов и просто уличных националистов, для которых Путин и Медведев чересчур «проамериканские».

И корень этой проблемы не только в «злонамеренной» российской власти. К сожалению, демократическая часть политического спектра так и не представила избирателям ни новых людей, ни новых идей. Не смогла она и критически переосмыслить наследие 90-х годов. Речь, конечно же, не идет о полном отказе от самих себя, но о признании ответственности за собственные провалы и ошибки. Люди хотят услышать не сказки оппозиции об «утраченном ельцинском рае», а увидеть реальную альтернативу провалившейся путинской «вертикали» – во главе с ответственными политиками, не дискредитировавшими себя приватизационными скандалами, коррупцией и непрофессионализмом. Поэтому сегодня, перед российской оппозицией, как никогда, актуальной становится задача формирования новой повестки дня. В которой на первом плане будут не резонерство, а реальные механизмы прихода к власти и принятия на себя ответственности за страну.

Автор – Сергей Маркедонов, приглашенный научный сотрудник Центра стратегических и международных исследований, США, Вашингтон